«Был жестокий бой»
Шрифт:
Зато на левый угол нашей комнаты товарищ генерал обратил всё своё внимание. И это было, в общем-то, неудивительно. В правом углу стояла моя военная тахта, над которой висела полка с батареями и зарядными устройствами. А вот напротив…
— А это что? — спросил меня генерал Чернобоков.
В левом углу находился добротный канцелярский стол, на котором было два АГСа и парочка охотничьих ружей. Причём, наш гранатомёт пребывал в боеготовом состоянии. Ну, чтобы в случае внезапного нападения боевиков мы смогли быстренько выставить АГС-17 в окно, чтобы поливать прорвавшихся
— Это наш результат! — пояснил я. — АГС в сборе — это наш. То есть полученный на складе. А второй АГС-семнадцать — это трофейный. Оба ружья — тоже трофейные. Обнаружены моей группой в ходе досмотра местности.
— Молодцы! — похвалил нас Чернобоков. — А где же крышка?
Наш боевой военачальник сразу же заметил-то, что на трофейном гранатомёте отсутствует крышка лентоприёмника.
— Мы его таким взяли! — доложил я. — Они его уже подготовили к стрельбе. То есть собирались вечером обстрелять милицейский блок-пост. Но мы нашли этот АГС. Днём, то есть после обеда. А крышки не было. Наверняка, они её с собой прихватили. Её же легко можно установить.
— Понятно-понятно. — отозвался товарищ генерал. — А коробки тоже трофейные?
Я тоже посмотрел под стол, где находились две полные коробки с торчащими из них концами снаряжённых гранатами лент.
— Так точно! — доложил я. — Обе коробки были рядом. Вернее, одна уже была пристёгнута к АГСу. Вторая — запасная. И штук пятнадцать гранат лежало без ленты.
— Отлично-отлично… — произнёс генерал Чернобоков с заметным чувством удовлетворения.
Он ещё раз окинул взглядом всё наше трофейное богатство, затем выглянул в окошко и только потом развернулся к выходу. Это был хороший знак. Значит, ничего плохого товарищ генерал у нас не обнаружил. Скорей наоборот… Однако рано я радовался… Ох, как рано!
Уже перед тем как выйти в коридор начальник разведки покосился на наш второй стол, который располагался в диаметрально противоположном углу… То есть около входа… Когда товарищ генерал входил в нашу комнату, мои ушлые бойцы своими телами загородили этот стол. Но зато теперь… Когда личный состав быстренько смылся в направлении полевой кухни… Когда наш начальник разведки шёл к выходу… Теперь-то он мог видеть всё!..
Увы, но на этом столе было самое настоящее безобразие. То есть солдатские котелки с недоедённым супом и раскисшим хлебом, бойцовские подкотельники с остатками каши, трёх литровая банка с недопитым чаем из пехотно-полевой кухни… Заскорузлые портянки валялись снизу. Полнейший антураж дополняли чьи-то синие трусы, заброшенные в этот угол то ли за ненадобностью, то ли по причине повышенной нестерильности, то ли из-за чрезмерной вшивости. Увы, увы, увы…
Пока я покрывался красной краской командирского стыда, Ведь именно моя персона несёт ответственность за всё, что происходит в подчинённой мне разведгруппе… Пока я собирался с духом, чтобы выдать хоть какие-то объяснения по поводу всего этого безобразия… Пока я вбирал в себя воздух… Товарищ генерал
Я чертыхнулся и уселся на свою кровать. Идти на доразведку обстановки сейчас было слишком рано, поэтому мне ничего не оставалось делать как заняться приготовлением чая. Я налил в котелок воды, установил его на печку, поближе к трубе… Затем наколол лучины и разжёг в буржуйке огонь… Теперь следовало подождать минут десять-пятнадцать…
На входе послышались чьи-то шаги. Это вернулись мои разгильдяи, то есть самые безответственные солдаты всей нашей Российской Армии. Причём, возвратились они не солоно хлебавши. Пехота слопала всё и даже попросила добавки. Так что на войска спецназа не хватило ни каши, ни чая. Ну, разве что две буханки хлеба и немного масла.
Но эти продовольственные проблемы сейчас являлись исключительно их личной головной болью. Точнее говоря, их кишечно-желудочным спазмом. Во мне уже пробудился древнеримский оратор Цицерон и мы оба принялись распекать нерадивых солдат… Ну, практически никоим образом не утруждаясь подбором всевозможных эпитетов и красочных сравнений…
— Так и сяк вашу мать! — сказали мы с Цицероном. — Вы что?!.. Совсем уже оборзели?! Один-единственный раз к нам пришёл товарищ генерал, всё осмотрел, всем остался доволен… Особенно трофейным оружием… А вот тут!.. Что здесь такое творится?! А-а?.. Я вас спрашиваю!
Однако мои голодные бойцы упорно хранили угрюмое молчанье и ввязываться в спор с самим товарищем Цицероном, ну, никак не желали.
— Я вам сколько раз говорил? — допытывался уже один товарищ лейтенант. — Чтобы всегда за собой убирали!.. Поели-попили и остатки выбросили! А вы?!.. Генерал посмотрел на этот стол и чуть было…
Я запнулся, так и не подобрав красочного выражения… Цицерон тоже смолчал. Видимо, с нашими товарищами генералами ему ещё не доводилось ни встречаться, ни общаться, ни тем более диспутировать… Если такое, конечно же, возможно…
— А тут чего только нету! — продолжал возмущаться я. — И суп с плавающим хлебом, и каша заплесневелая, и буханки… Окаменевшие… Бронебойные! А внизу?! Трусы, портянки…
Тут я несколько выдохся… И целую минуту молча смотрел на то, как мои сообразительные солдаты без лишних слов похватали котелки, подкотельники и всё остальное ужасное многообразие… Да и умчались по-одиночке прочь. Ну, разумеется!.. Чтобы забежать в соседние выгоревшие комнаты и повыбрасывать всё наружу сквозь оконные да балконные проёмы.
Когда достопочтенная публика вновь собралась перед слегка отдохнувшим оратором, то она стала молча слушать завершающую часть блестящего выступления…
— Если я ещё раз увижу здесь остатки хлеба или пищи!.. — со внезапно накатившей яростью. — То вы будете каждое утро наматывать круги по взлётке!.. Ясно?! По три километра утром и три километра вечером! Причём, с оружием и носимым боекомплектом!.. Понятно?! И хлеба будете получать ровно по сто двадцать пять грамм!.. Как в блокадном Ленинграде!.. Чтобы уважать его!.. И не разбрасывать где попало!.. Вместе с трусами и портянками!