Были деревья, вещие братья
Шрифт:
— У мерина шея стерта, будто не знаешь.
— Эка важность.
Батрак отправился на конюшню.
— Не смей трогать мерина, слышишь? крикнул Хинд.
Яак и бровью не повел.
Хозяин бросил Лалль и побежал за батраком.
— Возьми Лалль, не то я…— заорал он с исказившимся лицом и схватил дугу, стоявшую у стены.
— Думаешь, я тебя, хиляка, боюсь? — отрезал батрак и схватил его за горло, прижал своими жилистыми руками к стойлу, так что у хозяина дух занялся. Дуга выпала из его рук, пестрые круги побежали перед глазами.
Яак взглянул через плечо, не видать ли кого во дворе. Только Лалль,
После чего он взял под уздцы мерина и отправился на барщину. Будто хозяина и не было. Будто он сам хозяин.
СИЛУЭТЫ В ЛЕТНЕЙ НОЧИ
Коростель рано закряхтал во ржи — год обещал быть урожайным.
Хинд гнул горб на мызе и дома. Был на работу злой. Потому что работы у него теперь было много, очень много. Всюду, куда ни глянь, развал. Издали виднелась разоренная крыша хлева с набросанными на нее ольховыми листьями и кострицей.
И все остальное на хуторе было убогим и жалким, обветшалым и запущенным.
Со стороны могло показаться, что все на Паленой Горе осталось без перемен, только старого хозяина нет. А так все как прежде: все так же лежит на дворе тень от холма, луга окутаны туманом, в лесу, вокруг угольной печи старого Раудсеппа, прыгают ягнята.
И летняя кухня дымится.
Как при старой хозяйке.
И все же не было на хуторе ни одного человека постарше, который помог бы распутать этот клубок. Правда, в Алатаре жил Ааду Кригуль, но на него мало было надежды, он ничего больше от жизни не ждал, ему бы теплую избу да ночь под линнее. Хинд чувствовал себя одиноким. Грустно было об этом думать, грустно и даже как-то стыдно за свое одиночество.
А как же печной столб и мировой столп?
Так-то.
При мысли о Паабу Хинд почувствовал радостную тревогу. Ему вспомнился вечер на выгоне, там что-то произошло. А что именно, он и сам не мог понять.
— Ты боишься батрака,— сказала ему как-то Элл.
— С чего бы это мне его бояться? — спросил Хинд, покраснев.
Л ведь он и впрямь только что подумал, что если и дальше так пойдет, то Яак, чего доброго, его задушит, и он ничего не сможет с ним поделать. А не отказать ли батраку от места, что с того, что лето в разгаре?
«Мы с ним ровесники, а это нехорошо»,— подумал он.
— Что? — переспросила Элл.
Хозяин, как это не раз с ним бывало, забылся и произнес свои мысли вслух.
— Это нехорошо, что все мы ровесники,— повторил Хинд.
— Почему? — засмеялась Элл.— Мне так очень даже по нраву, что хозяин и работники одногодки.
— Вот как,— протянул Хинд.
— Ну да,— девушка посмотрела на него с вызовом.— Батрак охотится за Паабу, а я за тобой.
— Зачем… это ты за мной охотишься? — запнулся огорошенный Хинд.
— Ты как-никак хозяин.
Хинд был удивлен и даже почувствовал благодарность.
— Ты что же, за хозяина меня принимаешь? — спросил он с некоторым недоверием.
Теперь настал черед удивляться Элл: - Кто ж ты еще, как не хозяин, шведский король, что ли?
Хинду вспомнились слова покойного Мярта.
— В конце концов все нужно перетерпеть,— усмехнулся он.
По своей воле или не по своей, а был он сейчас после долгих сомнений и заблуждений хозяином и должен вести свой хутор. «Должен верить, что в силах вести хутор,
Да только одной веры мало. Возникали новые помехи. Вскоре он заметил, что и остальные работники не слушаются его, больше ему не доверяют. Он обманул их, пообещал уйти в теплые края и не ушел, он словно бы поколебал в них нечто изначальное, первобытное. Об этом говорили их лица и поведение. Хинд собственными ушами слышал, как Ааду Кригуль, давнишний паленогорский работник, которого он как-то отправил сторожить поле, презрительно сплюнул и проворчал: «В теплые края захотел, сопляк!» В работников вселился дух противоречия. Жизнь не оставляла им никаких надежд, они наперед знали, что их ждет: скверная еда, скверная жизнь да редкие переживания молодости, которые со временем покроются сажей и копотью забвения. Теперь у них отнято и это захватывающее переживание — Хинд, непутевый парень, которого пороли до тех пор, пока из него не вышел хозяин, остался дома. Май Кригуль все охала и вздыхала. Это ж надо, чего надумал, при полном-то уме и здравии бросить хутор и отправиться невесть куда, в чужие земли, где якобы песок горячий, словно печка в риге, что в него ни закопаешь, все становится мягким, будто пареная репа.
Хинд старался выветрить из их памяти случившееся. Однако это было нелегко. Однажды потерянное уважение вернуть назад трудно.
Что он только не пытался предпринять, то был с ними суров, даже жесток, то был к ним равнодушен.
С одной стороны его поджимала мыза, с другой — работники со своей неизбывной строптивостью и усталостью.
«Я должен заставить их поверить в меня,— думал он.— Поверить в мои силы». Но сделать это было нелегко.
Вера и воля.
Его беспокоило, что он не такой, как все. А порой он казался себе из числа тех, про которых говорят: его и курица заклюет. Он был слишком мягкосердечным, чтобы управлять хутором. Это надо было в себе преодолеть. Не из-за того ли гневался и бог земли? Грозился голову проломить, если он не оставит свои мальчишеские выходки.
Хинд вышел со двора и поднялся наверх, на гребень горы. По небу плыли светлые чистые облака, на краю поля цвел белый клевер. Его головки выглядывали из травы, точно белые нежные звезды. Чем выше забираешься, тем шире открывается горизонт, тем больше хуторов открывается взгляду, тем дальше видят глаза.
На вершине горы настроение Хинда поднялось, будущее уже не казалось таким беспросветным. И все же его не покидало ощущение, будто гора это какой-то столб, с которого можно пасть, стоит лишь потерять равновесие.
Ткацкий станок судьбы все щелкал и щелкал.
Однажды вечером, перед тем как лечь спать, Хинд вышел во двор за малой нуждой и увидел у колоды с водой Яака.
Батрак мыл ноги. Раньше за ним этого не водилось. Что бы это значило? Он решил посмотреть, что будет дальше. Вымыв ноги, батрак на цыпочках направился к амбарам, шел он гораздо резвее, чем днем на работу, резвее и праздничнее. Только зашел он не в свой амбар, а в тот, где спала Элл. Дверь оказалась открытой. Яак скрылся в амбаре, на хуторе все стихло.