Были деревья, вещие братья
Шрифт:
Из-за копны неожиданно возник Эверт Аялик, на груди
у него висела серебряная бляха — знак мирского судьи, изображенное там всевидящее око, не мигая, глядело вперед.
— Что же это ты, Хинд, не можешь управу найти на своих работников? Самовольничают они у тебя, супротив идут,— сказал он.— Снизу-то все видать, каждый ваш шаг на Паленой Горе.
Увидев самого судью, женщины заерзали.
— Или у вас уже обед? — строго спросил у них Эверт.
— Обед не обед…— пробормотала Май Кригуль. Элл же решительно отрезала:
— Вечер
— Работать, работать! — скомандовал Аялик, седой человек.— Хозяина надо слушаться!
Бабы молчали.
— А где Яак Эли?
Элл показала рукой на куртину.
Эверт чинно, по-хозяйски направился к кустам. Хинд последовал за ним с угрюмым лицом, ему было неловко оттого, что сосед должен был вместо него поднимать на работу его людей, но делать нечего. У кого сила, у того и право, у кого власть, у того и сила.
— Суд идет! — крикнул Эверт, подходя к батраку.
— Кормят плохо,— пробурчал Яак спросонья первое, что пришло на ум. Но, увидев перед собой судью, ужасно растерялся.
— А ты думаешь, от спанья сыт будешь? — сердито засмеялся отсаский хозяин.— У меня уже уйма дел переделана, а вам никак одной копны не раскидать. Сиймон еще предлагал весной Мюллерсону сделать тебя хозяином вместо Хинда — эдакого соню и ослушника.
У Хинда по спине пробежал неприятный холодок.
У батрака же от неожиданности отвисла челюсть.
— А теперь работать — и без возражений! Коли я со своего двора увижу, что ты залег в куртину, спустим с тебя | на суде шкуру, так и заруби себе на носу!
Яак вылез из кустов. Зашевелились и Элл с Май.
Эверт поглядел вслед батраку, который поплелся к копне, I и сказал Хинду:
— Тебе, хозяин, тоже пора браться за ум, иначе дела в I Паленой Горе не поправятся.
— Что я опять не так сделал?
— Снизу, с моего двора, лучше видать. Ты должен Паабу 1 взять в жены.
11а следующий день батрак выпустил лошадей в клевер, который Хинд берег пуще собственного глаза. Когда хозяин с проклятиями погнал лошадей с поля, то чуть не наступил на Иака. Батрак дрыхнул на краю поля, а рядом валялись вилы.
— Что же ты, окаянный, натворил, лошадей в клевер пустил, все поле вытоптали! — закричал Хинд с бешеной злобой и пнул Яака.— Вставай, паршивец!
Резвее и проворнее, чем можно было ожидать от такого лежебоки, вскочил батрак и схватил вилы.
— Проткну, как лягушку,— прохрипел он с горящими глазами и двинулся на хозяина.
Хинд не на шутку испугался и бросился наутек, Яак помчался следом с вилами наперевес. Только у бани хозяин решился оглянуться и к своему ужасу увидел, что батрак не отстает. Хинд во весь опор дунул наверх, во двор, Яак с перекошенным лицом — за ним. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не случайно оказавшаяся здесь Паабу.
— Ты что, совсем спятил? — засмеялась она.— Взрослый человек, а ума что у малого ребенка.
Батрак посмотрел исподлобья, что-то пробурчал, но все-таки отложил вилы в сторону.
СОН
Воскресным утром, накануне ягупова дня, ветер гнал тучи над скошенными лугами и созревающей нивой, то соединяя их, то снова разлучая. Ветер пас тени, старые тени, сгущаясь и темнея, рождали новые. С холма на холм, из лощины в лощину, через Паленую Гору неслись воспоминания, странные нидения. И тени созревали, как нивы. Ветер разлучал тучи, бледные солнечные пятна плыли по земле, скатывались с холма, пугливо и встревоженно бежали прочь со двора, на поле Алатаре, в мыраские леса и луга.
Паабу уехала в церковь. Элл тоже не было дома, она отпросилась на один день на смотрины к сестре, живущей в нескольких верстах от Паленой Горы; Май Кригуль обещала и обед подоить коров.
Батраку не нужно было ни в церковь, ни к родным, он воспользовался воскресеньем, чтобы хорошенько отдохнуть, и спал в амбаре. С человеком замкнутым, немногословным даже сну нелегко справиться. Но для коробейника сновидений ;)то не помеха, он бродил всюду: проводил границы, устанавливал знаки, у него был полон короб мыслей и желаний, ко
торым никогда не суждено было воплотиться в действительность.
Теперь, когда Яак прозевал свой случай, выпустил его из рук, он спит с переполненным злобой сердцем, готовый мстить до конца своих дней.
С удивлением и недовольством Хинд увидел с торца риги, как на скошенном перед Ивановым днем, приготовленном под отаву лугу, что лежит на стыке с Мыра, торчат спины коров; оттуда же, из-за холма, виднелись и овцы. А ведь он не раз говорил Мооритсу, чтобы тот не трогал тучную отаву. Опять нарушили его запрет, поступили по-своему! Но тут его мысли прервал собачий лай на Кузнечном Острове. Что бы это значило?
Сначала он кинулся было на примостки амбара, поднять батрака, чтобы тот посмотрел на это безобразие, узнал, кто скармливает средь бела дня отаву. Но у самой двери Хинд передумал, в душе у него разлилась горечь, закрались сомнения, перед глазами возник Яак, гнавшийся за ним с вилами наперевес. И он, погруженный в свои думы, тихо сошел с примостков, словно боясь нарушить сон своего работника.
Чувство вины все росло, ошибок накапливалось все больше. Хинд отправился на луг сам. Возле бани он вдруг почувствовал, что подул свежий ветер, солнце спряталось за тучи и бег теней приостановился, Хинд повернул назад, зашел в камору, и оделся потеплее.
В это время из амбара вышел Яак и сладко, во весь рот зевнул, что там у него творилось внутри, было не понять, как не разобрать, что творится внутри у огня или у ветра.
«Ах, еще бы чуток поспал!» — недовольно подумал хозяин, однако вслух ничего не сказал, будто Яака и не было вовсе, и торопливо спустился по склону, где уже белели одиночные белозоры, пошел протоптанной под горой тропинкой к пасущемуся на отаве стаду. Вдали, за полем, виднелись стоящие на мыраском склоне постройки, ими и замыкался горизонт.