Были деревья, вещие братья
Шрифт:
Конечно, это был мыраский скот, отъедавшийся на паленогорской отаве. Чей же еще, если остальные хутора были далеко за лесом.
За последней копной, почти на меже, и все-таки на паленогорской стороне, Хинд увидел мыраского Сиймона. Сосед сидел на склоне холма спиной к полю и наблюдал, как его стадо жировало на чужой отаве.
— Бог в помочь!
— Спасибо! — ответил Сиймон, лениво обернувшись к приближающемуся Хинду.
— Межа проходит там, у крушины,— указал рукой паленогорский хозяин.
— Верно, у крушины,— беспечно ответил Сиймон.
— Чего же ты
— Тут, на солнцепеке, хорошо ноги греть, вот почему. У меня на хуторе такого местечка нету.
Ну что ты тут скажешь, хоть смейся, хоть плачь.
— Так ведь солнце за тучи зашло,— проворчал Хинд.
— Сейчас зашло, а скоро опять выйдет,— ответил Сиймон и бросил взгляд на Паленую Гору, будто поинтересовался, куда же это солнце запропастилось.
И что же он увидел?
Крышу паленогорской риги лизало рыжее, как лиса, пламя.
— Гляди, у тебя хутор горит!
Хинд бросился бежать как ужаленный, потом резко остановился и в отчаянье закричал:
— Помоги, помоги же мне!
— Теперь-то уж ничем не поможешь,— ответил Сиймон, подымаясь на ноги и продолжая смотреть на горящую ригу.— Кто же справится в такой ветер! Впору думать о том, как самому ноги унести!
— Что же ты не идешь? — кричал Хинд.
— Не стоит зря суетиться. Пока мы наверх заберемся, вся рига займется огнем. Что пропало, то пропало.
Мыраский хозяин направился к стаду и спокойно, не спеша погнал его на свой луг. Небо затянулось тучами, когда еще выглянет солнце.
Не отрывая глаз от горящего дома, Хинд помчался напрямик, запутался в овсах и прыгнул обратно на тропинку. Когда он, запыхавшийся, с бешено колотящимся сердцем, деревянными, будто окоченелыми пальцами, открыл калитку во двор, на крыши риги пробкой выскочил большой сноп соломы, и ве-меча огонь и искры, забросил его через крышу амбара в поле Алатаре.
Хинд распахнул дверь риги, его обдало дымом и жаром, он отскочил в сторону. Ворота мякинника он не смог открыть, те были заперты изнутри деревянным засовом. Там гудел
огонь.
Нее пропало, Сиймон прав.
Хинд подбежал к амбару. Дверь была открыта. Яак собирал на своей половине пожитки. Хинд заметил, как у него дрожал подбородок.
Хинд кинулся в соседний амбар и стал выбрасывать оттуда все, что попадало под руку. Ведь и амбар мог вспыхнуть от горящей соломы, которую метала рига. С большими сундуками одному было не справиться. К счастью, закрома были пусты.
Батрак и не думал ему помогать.
Своя рубашка ближе к телу.
Когда Хинд позвал его на помощь, батрак, не сказав ни слова, взял узелок с одеждой, перекинул через плечо шубу, сшитую в знак примирения, и направился в сторону лощины. И вскоре скрылся с глаз.
Вышли во двор алатареские. Ааду опирался на палку, выхваченную из кучи хвороста,— у него все еще болела нога,— стоял с угрюмым лицом, словно ригу только для того и подпалили, чтобы омрачить жизнь бедным людям, жившим внизу, причинить им зло; Май посматривала, не залетела ли какая искра на крышу их захудалой хибары.
Хинд звал на помощь, махал рукой,
Мооритс, увидев пожар, бросил стадо и одним махом взметнулся на гору, испуганно уставился на огонь. И на Отсаском хуторе заметили, что творится у соседей.
Под торопливо бегущими тучами через овсяное поле поспешно поднимался наверх седой человек.
— Где батрак? — первым делом спросил он.
— Собрал свои пожитки и спустился в лощину,— ответил Хинд.
— Мооритс, сбегай за ним, скажи, пусть идет амбар спасать!
Ветер рвал и метал, полностью захватив власть в свои руки.
Но и Хинд с Эвертом не сидели сложа руки. Они принялись выносить из амбара мешки из-под зерна, опускали их в колоду с водой, и расстилали на крыше амбара, и еще раз окатывали мешки водой, так что с них даже текло. К счастью, ветер повернул к югу, головешки и искры летели мимо амбара в куртину. С крыши амбара стадо мыраского Сиймона было видно как на ладони. Эверт внимательно присмотрелся и с удивлением заметил:
— Так то же мыраские коровы, узнаю их по пестрой телке, почему это они на твоей отаве пасутся?
— А это Сиймон греет свои ноги на склоне.
— Как же он может греться, ежели солнце за тучи ушло? — засомневался судья.— Лучше пусть он их погреет здесь, у огня.
Хозяин крепко сжал зубы и ничего не сказал.
Вернулся Мооритс, посланный искать батрака, и сообщил:
— Яак спит в дальней лощине под ясенем. Я ему сказал, что на хуторе рига горит, а он мне ответил, пускай горит, на то она и есть Паленая Гора, чудно так засмеялся и натянул шубу на голову.
Сказав это, пастушонок в голос заплакал. До него вдруг дошло, что мякинник сгорел, а вместе с ним и отцовская шуба, все его сиротское имущество.
— Ну что ж,— задумчиво произнес Эверт.— Посмотрим, как Яак Эли в суде будет смеяться.
Крыша давно уже провалилась. Огонь стихал, искры сыпались все реже. На сей раз огонь удовольствовался ригой и шубой оргуского Мооритса.
На следующее утро батрак, увидев дрожащего на свежем ветру пастушонка, сказал:
— Я ж тебе говорил в четверг вечером: забери шубу из мякинника. Чего ж ты не забрал? Теперь поздно жалеть.
КОРОЛЕВСКИЙ ПОСОХ И ЦАРСКИЙ ЖЕЗЛ
Хинд завел Лалль в оглобли и спустился, поскрипывая деревянными осями, с горы. На болоте туман остудил его разгоряченную голову, в которой будто полыхало пламя пожара. Лошадь лениво брела мимо отсаской развилки, через болото, на Кузнечный Остров.
Там, в глубине, в ельнике, была угольница Мангу, там выжигал он звенящий древесный уголь и ходил с угольным мешком меж тремя мызами, выполняя кузнечные работы, черный с головы до ног, за что и получил прозвище Черные Жабры. Отец наказывал, чтобы дети держались подальше от угольницы. И все-таки Юхан, когда отец не видел, прошелся разок, оставляя за собой огнедышащие следы, по покрытому землей печному своду, под которым лежали груды жара, но поведать об этом он решился только Хинду.