Былинка в поле
Шрифт:
– Брехали вы мне насчет Власа. Жив он, слыхал я.
Кузьма доплелся до переднего быка, уткнулся бородой в его теплый лоб. Потом кинул кнут Карпею и пошел в степь, не оглядываясь.
– Уж как я отговаривал Василину-дуру не выходить за Кузьму, охламона, не послушалась, - сказал Карпей.
– Ну и в семейку попали наши дочери, моя Фиена и твоя Марька.
– Ты-то помалкивай. Фиена твоя мастерица заваривать чертову кашу.
Отчев одним неуловимо легким движением вскочил на коня, зарысил в противоположную от Кузьмы сторону.
Карпей,
8
А в Хлебовке резали вторую, более углубленную борозду по раскулачиванию.
Сумерками принесла Фиена в дом Чубаровых давно ожидаемую весть: завтра будут выселять.
– Сам Захар Осипович намекнул. Заранее, чтобы мы с тобой, Марька, успели выпутаться. Совместная в родстве жизнь переплелась корнями, как пырей.
Собрались на семейный совет Кузьма, Василиса, Марька и Фиена. Трехлетнего сына Марька уложила з горннцэ спать.
– Поезжайте вы хоть к черту на рога, я вам не попутчица, - отвалилась от семьи Фиена.
– Тебе ехать с нами незачем, - согласился Кузьма.
– И ты, Марья, оставайся тут с ребенком. Может, и Васеяу не потревожат. Я один искуплю грехи.
– Нет, батюшка, я поеду с тобой, - сказала Марька определенно и начала собираться в дорогу.
Как обваренная, сидела на лавке Василиса, опустив руки, и напоминание старика о том, что пора собираться в дальний путь, не выводило ее из этого состояния оглушенности и потерянности.
– Не тронусь с места. Пусть лишают жизни у печки, - уже в полночь, как бы опамятовавшись, сказала Василиса. Твердой поступью хозяйки подошла к печи, затопила, гремя ухватом, поставила чугуны, потом, вымыв тщательно свои полные красивые руки, стала раскатывать тесто.
На заре Марька подоила корову, сцедила молоко, налила плошку коту. К этому времени Фиена уже перетаскала все свое добро в горницу, а из горницы вынесла на кухню Марькин сундук, даже сонного Гриньку положила в закуток за печь, где когда-то доживала свой век слепая бабушка Домнушка.
– Летось не отделили меня, теперь сама отделюсь.
Горница моя, чертомелила я на вас. Кто был никем, тот станет всем!
– Живи, но ведь отберут, - сказал Кузьма.
– Вон у Ермолая забрали.
– Руки коротки отобрать у меня! Я не какая-нибудь каторжанка, как некоторые! Я активистка!
Оглядев огромные узлы с одеждой, мукой, солониной, Фиена попинала их остроносым ботинком, пощупала пальцами.
– Глупые, да разве дозволят вам везти такую прорву!
Вы бы еще корову, овец да птицу погнали с собой. Отдайте лучше мне на сохранность, глядишь, вернетесь. А на вернетесь, поминать буду, проникновенно говорила Фяена, развязывая узлы и перетаскивая в горницу Авгозомовы костюмы и бекешу, тулуп свекра и Марькины наряды.
– Зачем вам летом теплая одежа? А до холодов не дадут дожить... В песках азиатских помрете, - Фпена заплакала, - жалко мне вас, бестолковых...
К
Только троньте, я до Калинина дойду!"
Низко поклонилась свекрови и свекру, поворковала над спящим Гринькой, бодро тряхнула руку Марькп, четко стуча каблуками, ушла. Но тут же вернулась, поправляя плечики коричневого платья.
– Бороться буду за вас. Похлопочу.
Выволокла за руку Марьку во двор, впилась жгучими глазами в ее лицо с темным, разбавленным бледностью загаром.
– Упади в нош к своему отцу. Отстоит.
– Отец был один до венца. Теперь бог дал мне вторых отца с матерью, и я их не оставлю, - ответила Марька со спокойной твердостью.
– Ну и дура большеглазая. Мало ела тебя поедом свекровь-матушка? Хочешь, чтоб и в чужих краях догрызла?
На каменный порог вышел, жмурясь, Гринька, ручонкой торопливо отыскивая ширинку.
После завтрака женщины убрали со стола, Кузьма подмел двор и у ворот на улице, сел на скамейку рядом с котомкой, в которой лежала с парой белья Библия, поставил меж ног вырезанный на дорогу посох и оперся на него бородой.
"Вот и замыкается мой круг предназначенный. Дай-то мне, господь, покой и твердость на последний шаг, - прошептал он прпмпренно. И потом уж стал прикидывать, как будет доживать в незнаемом краю с людьми сторонними.
– Ну и что ж, где люди - там жизнь".
На проулке показались Егор и Колосков. Поравнязшись с Кузьмой, умолкли, поклонились.
– Куда собрался, Кузьма Данплыч?
– спросил Колосков.
– В эту самую... в чужие края.
– Там тебя не ждут, Кузьма Данилыч.
– А Марья, аль захворала? Все в поле уехали, а ее не видать, - сказал Егор,
– Здорова, по дому замоталась...
– Детские ясли нужно, - сказал Колосков. И они пошли дальше.
Кузьма вернулся в дом, без усилия сорвал замок с горницы.
– Теперь-то я уж начисто отделю Фиенку. Ставьте все на место. Тут жили, тут и помрем, когда надо.
Первый замах косы по кулакам сверкнул над головами братьев Таратошкпных, но не задел и волоска. Они даже сами вместе с членами комиссии, Тимкой и Автономом, ходили по дворам раскулачиваемых, посмеивались.
Второй замах косы пустили чуток пониже, и срезала она под корень братьев Таратошкиных. Жили они рядом и, когда явилась комиссия, облокотились о стенку, один с одной стороны, другой - с другой, нос к носу. Так и простояли молча, с застывшими улыбками на сильных смелых лицах, пока жены собирали в дорогу детей. В слезах подбегали к мужьям, хватая за руки, прося слазить Б погреб за салом. Оба погладили своих жен по голове и ответили одинаково: