Былины Окоротья
Шрифт:
– Я изо всех сил постараюсь не тревожить твою рать, о светлый княже. Сожмусь в комочек и пережду в кустах, пока ты и твои доблестные воины будете расправляться с нашими ворогами,– смиренно произнесла ворожея, но Всеволод видел скрываемое ей лукавство. Бесят, плясавших во взгляде Врасопряхи.
А вот Пётр, судя по всему, нет.
– Вот именно, негоже женщине вставать меж мужчиной и опасностью. Мы сами всё порешим, скажи, Всеволод?
– Сделаем всё, что в наших силах, коли дело не коснётся чародейской порчи. Ну а ежели колдовство чёрное на топях встретим, то государыня Врасопряха с ним совладать поможет. – После короткого раздумья подтвердил воевода и, неодобрительно посмотрев на молодого княжича, добавил, – По моей
Пётр, было скорчил недовольную мордашку, но придавленный тяжёлым взглядом Всеволода недовольно буркнул, – Благодарю… э, госпожа.
Рыжий и высокий, остроносый, княжич внешностью всё больше напоминал отца. Окольничий был уверен, что с годами плечи юноши расправятся, взгляд приобретёт свойственную взрослому мужчине уверенность, руки твёрдость, а прыщи пройдут. «Скоро Пётр чертами превратится в копию молодого Ярополка. Прискорбно только, что во всём остальном он начинает до боли походить на мать», – отметил про себя Всеволод. Отметил с сожалением, от которого ему перед самим собою стало стыдно.
Кудесница в ответ на вынужденную благодарность князя церемонно поклонилась. Однако воевода видел, что на губах у Врасопряхи играет всё та же лёгкая улыбка, из-за которой её действия казались чуть ли не насмешкой. По счастью, Пётр этого не заметил.
– Хоровод рад оказать услугу владетелю Марь-города. Быть может, после завершения похода Ярополк станет хоть немного серьёзнее относиться к нашим советам и перестанет делать вид, что Лысого холма не существует.
– Пока что рано говорить о возвращении, мы-то ещё и за стены не вышли. Плохая это примета, – проворчал Всеволод, отвязывая Ярку и гнедого, принадлежащего Петру, от вкопанных в землю жердей. Необструганные слеги, толщиной с руку человека, служили опорами и стяжками строительных лесов, в ежовую шубу которых завернулись недостроенные стены Колокшиных ворот. Передав удила мерина княжичу, Всеволод взял под уздцы свою кобылу и зашагал вслед за колонной гридей. Врасопряха и юноша двинулись за ним.
На востоке всё явственней розовел цветок рассвета.
Город разбудил протяжный, трубный звук. Солнце уже выглянуло из-за горизонта, золотя лучами стройный ряд еловых макушек недалёкого леса. Осветило зарёй холм с княжьим кремлём, одев башни в расшитую блестящим бисером кисею, сделав их похожими на румяный пшеничный каравай. Маковка на повалуше, крытая крашенным охрой лемехом, засверкала как сокровищница царя Замаха. Свет и пришедшая с ним теплота заставили туман, застлавший город, откатиться вниз, к подножию утёса, туда, где всё ещё властвовала тень. Туда, где второй год зодчие возводили внешнюю городскую стену и высокие проезжие ворота, которые уже стали именовать Колокшими. Именно из них, из-под острых стрел пузатых кранов со ступальными колесами и почти законченной крыши гульбища, вклинившись в петушиную перебранку, раздался этот звук – заунывное пение боевого рога.
Если бы, в этот ранний час по марьгородскому Северному тракту ехал всадник или шёл путник, он встретил бы идущих по дороге кметов. Немногочисленная колонна вышагивала по камням большака под прапором цвета свежей крови. Остановившись на обочине, странник почтительно склонил бы голову перед гарцующим на гнедке молодым княжичем. По-свойски кивнул бы воеводе, прослывшем в народе “своим человеком”. Заинтригованный, он несомненно проводил бы взглядом странную женщину в чёрном. Спрятав лицо в тени капюшона, она ехала верхом на низкорослой рыжей лошадке. Не отставая ни на шаг, за всадницей следовал рослый парень. Настоящий богатырь, красавец, он бы, тем не менее, напугал зеваку, и незадачливый прохожий поспешил бы скрыться.
Так всё случилось бы, повстречай дружина всадника или одинокого путника на своём пути. Но не замеченный никем отряд, прошёл под стенами Марьгорода и вскоре скрылся,
2.
У Камаринской Вежи
Жёлтая от цветков мать-и-мачехи обочина дороги двумя полосками уходила вдаль, теряясь между коричневыми лоскутами пашни и пойменными лугами. Среди залитых талой водой займищ, гордо вскинув головы, царственно вышагивали цапли, покрякивали утки и семенящими шажками бегали пестрые кулики. Мало кого из них интересовали люди, бредущие по большаку. Меж тем отряд дружины миновал стоящую на холме мельницу, размеренно вращавшую крылами, и крытые соломой хатки небольшого хуторка. Покидая обжитые людьми места, кметы сошли с мощёного булыгой купеческого тракта на вешняк. Скорость передвижения тут же снизилась. Ощетинившийся древками копий червь колонны погряз в раскисшем суглинке, как мутовка в масле. Вчерашний ливень и весеннее половодье сделали своё дело, превратив землю в подобие густого овсяного киселя. Зеркала луж, отражающие бегущие по небу облака, вздрагивали, шли волнами и мутнели, когда ноги кметов разбивали их поверхность, по голень проваливаясь в скрытое под ними месиво. Жирная грязь чавкала и липла к сапогам, мешая идти.
Снаряжение княжеского ратника: саженное пехотное копье, шлем с бармицей, ростовой щит, кольчуга в пояс, полуторный меч, топор или кистень на выбор, лук, колчан со стрелами, суконный плащ и снедь, весили чуть менее двух пудов. Вся эта поклажа вминала воина в жижу, неумело изображавшую дорогу, не хуже севшего на плечи черта-чревобеса. Так что Ярополк был прав, будь у них телеги они бы уже сейчас, не доходя до Зареченских болот, тратили уйму времени, вытаскивая их из размокшей почвы. Оставалось только порадоваться прозорливости князя. Впрочем, Всеволод и сам знал это. Не первый год ходил он по весне с дружиной в ратные походы. Знал он и то, что вскорости вешняк выведет их из изветины на пригорок, и идти станет в разы легче, потому и не обращал внимания на жалобы Петра, сетовавшего на медленность их передвижения.
Княжич с недовольной миной без конца понукал своего мерина и метался вдоль колонны. Увязавший по самые бабки гнедой, тяжело вырывал ноги из грязи и шумно фыркал, вконец выбившись из сил. Гружёная лишь свёрнутой попоной, амуницией и небольшим мешком с овсом Ярка, которую Всеволод вёл под уздцы, смотрела на рысака с искренним сочувствием. Как и воевода.
А вот лохматая лошадка волховуши, несмотря на тугие, перехваченные тороками вьюки, и висящие на боках сумки похоже и вовсе не знала усталости. Неторопливо вышагивая вслед за кобылой Всеволода, она безмятежно поглядывала сквозь палевую чёлку, изредка мотая косматой головой. Врасопряха, покачиваясь, ехала на ней, накрыв голову куполом капюшона и погрузившись в чтение какого-то пергамента. Со стороны казалось будто ворожея не обращает внимания ни на окружавший их пейзаж, ни на суету отпрыска Ярополка.
Десятник Пантелей пристроился к ковыляющему Карасю и что-то пылко тараторил мужику, бурно жестикулируя обеими руками. Судя по фигурам, очерчиваемым его ладонями в воздухе, речь могла с равной долей успеха идти, как о надутых ветром парусах, так и о прелестях женщин. Однако, зная характер десятника, вероятней было второе. Кузьма внимал ему, открыв щербатый рот.
Замыкал колонну мрачный, словно туча Видогост со своей десяткой и парочка навьюченных провизией, фуражом и свёрнутыми палатками ослов.
Вскоре, как и ожидал Всеволод, пойма закончилась и дорога пошла вверх. Грязь и слякоть остались позади. Выбравшись на небольшую открытую поляну, воевода остановил отряд и дал людям время счистить грязь с сапог и передохнуть. Стоящее в зените солнце прогревало землю, но, хвала богам, не пыталось снова превратить день в пекло, как накануне ливня.
Привалившись спиной к стволу берёзы, воевода меланхолично перетирал зубами кусок вяленого мяса, когда к нему подошла Врасопряха. Колдунья, конечно же, была в сопровождении Ксыра.