Былины Окоротья

Андреев Егор

– Но я-то ведь как раз не уберёг! – резко, с горечью воскликнул Всеволод. – Видно Сварог крест на мне поставил! – Мужчина стоял, понурившись, сжимая и разжимая кулаки, не зная, куда деть руки. В итоге, отерев ладони о штаны, окольничий смущённо произнёс: – Пора мне. В казармы зайти нужно, десятникам приказания раздать. Завтра в поход идём на Зареченские топи.

Смиляна, поджав губы, отвернулась. Не глядела на него. Лишь когда за воеводой скрипнув, закрылась дверь, старушка тихо прошептала.

– Сам ты Сева, на себе крест поставил. Остолбень.

6. Морокунья

Остаток дня Всеволод провёл в казармах и на стрельбище. Дел у него оказалось невпроворот. Нужно было предупредить

подчинённых о грядущем переходе, оставить распоряжения, которые надлежало выполнить в его отсутствие, устроить смотр амуниции и отдать указания огнищному 13 о выдаче в дорогу провианта. Занятый приготовлениями к походу, Всеволод не заметил, как истаял день.

13

должность управляющего княжеским хозяйством в Древней Руси

Несмотря на всеобщую надежду, дождь так и не пошёл, и вечер, пылающий заревом заката, сделал то, что в своё время сталось лишь под силу нашествию ордынцев. Он опустошил улицы Марь-города подчистую. Люди в ожидании прохлады выходили из домов и окунались в тягучий обжигающий кисель – ужасно спёртый, разогретый воздух, в котором не летали даже насекомые. Не выдержав подобной пытки, горожане спешили снова укрыться в кущах. В зависимости от сословия марьгородцы искали спасения от зноя в тёмных избах, клетях, завалинках и дорогих палатах – везде, где было пусть хоть на маленькую толику, хоть на каплю, но прохладней. И всё-таки, несмотря на царившее в городе пекло, вечер был мучительно красив.

Отблески прощальных лучей солнца разлились по небу охрово-багряными лиманами. Отразившись ярким перламутром от взбитых куполов облачных чертогов, они утопили тёмную их сторону в ультрамариновых тенях, сделав облака похожими на загадочные острова, дрейфующие в безбрежности небесного залива. Казалось, весь мир замер, опустел и вплавился в гигантский кусок янтаря, чтобы застыть в молчаливой пучине вечности. Безлюдный и немой.

Взмокший как речная выдра Всеволод устало держал путь домой. Казармы располагались далеко, на краю посада, однако воевода, пожалев Ярку, отправился туда пешком И вот теперь, бредя по пыльным, душным улицам он расплачивался за своё сердобольство. Ноги в сапогах гудели, меж лопаток образовался настоящий водопад, а пить хотелось так, словно окольничий был брошенным соплеменниками дервишем в пустыне.

Вскоре Всеволод вышел на знакомое пересечение улиц. Ему уже доводилось бывать на этом пятаке, на который со всех сторон наползали кривобокие дома. Мастерские канатчиков и бондарей соседствовали с рыбацкими хибарами. И если цеховики предпочитали строить свои обиталища подальше от реки, то ветхие избы кочетников 14 ютились прямо на косе, намытой течением Ижены. Точь-в-точь грибы-головёшки, растущие из песка.

Прямо посреди перекрёстка возвышался вестовой камень.

14

крестьяне – рыболовы; одна из категорий крестьян-половников

Пирамидальный валун, скорее даже обломок скалы, слишком большой, чтобы его можно было сдвинуть с места, торчал, как огромное гранитное яйцо. Не в силах совладать с ним, местные каменотёсы приспособили его под городские нужды. И теперь на гладко обточенной грани камня виднелись пометки, указывающие на основные достопримечательности Марь-города. Здесь даже была надпись, посвящённая городской тюрьме. Выбитые в рудовом граните строки возвещали: «Отсель, в четверть версты к заходу солнца, умещена яма для хмыстеней 15 , татей, душегубцев и непрошеных гостей». Аккурат под текстом, скрестив пегие лапы, лежал дворовый пёс. Почуяв Всеволода, он принялся

вяло тявкать, но видя, что это не возымело должного эффекта, замолчал и снова уронил голову на лапы. Судя по всему, барбос справедливо решил, что в такую жару ожидать от него чего-то большего – просто преступление. Всеволод с ним полностью согласился. Отерев со лба испарину, стряхнул с ладони солёные капли, которые, упав в дорожную пыль, разве что не зашипели. Опёршись спиной о горячий камень и согнув в колене ногу, воевода стянул с неё сапог. Потряс его, вытряхивая попавший камешек и перемотав портянку, принялся натягивать обувку. Его блохастый сосед, тяжело дыша и вывалив язык, смотрел на это действо скучающим, ленивым взглядом.

15

вор (уст.)

Надев сапог и для верности притопнув, Всеволод облизал пересохшие губы и попытался сглотнуть. Комок густой слюны проследовал по горлу, ворочаясь, словно беспокойный ёж. Муки жажды становились нестерпимы.

– Думаю спрашивать, «будет ли у тебя чего попить» не стоит? – ради шутки обратился воевода к псу и ошарашенно замер, получив в ответ:

– Отчего ж не будет, вода не добродетель, пока что всем хватает.

Потрясённый Всеволод не сразу понял, что голос доносится с другой стороны камня. Осторожно заглянув за его ребристую, изъеденную рыжим лишайником поверхность, он увидел молодую девушку.

Высокая, почти с него ростом, она была одета в простое, подпоясанное чёрным кушаком льняное платье и узкий повойник с челом вышитым золотой гладью. На грудь незнакомки спускались две толстые, чёрные как смоль косы с вплетёнными серебряными колтушами 16 . Украшения изображали сов, расправивших в полёте крылья. Горя яхонтовыми камешками глаз, неясыти скрючивали острые, словно бритвы, когти. Ночные хищницы явно охотились.

Всеволод получше пригляделся к незнакомке и понял, что поторопился, мысленно назвав её девушкой. Нет, старухой она точно не была, но вот и молодкой тоже. Гладкое, слегка бледное лицо словно позабыло, что такое возраст. Чернявой с равным успехом подошли бы и цветущие двадцать и зрелые сорок лет. Тонкие брови над изящным, слегка вздёрнутым носом, узкий подбородок с ямочкой и резко очерченная, волевая линия губ делали бы её красивой, если б не глаза…

16

древнерусское женское украшение, полая металлическая подвеска, прикреплявшаяся к головному убору и часто украшенная зернью, сканью, эмалью, чернью.

Неожиданно Всеволод понял ещё одну вещь – не так уж и сильно он хочет пить. Не настолько, чтобы долго выдержать подобный взгляд.

Очи незнакомки, в обрамлении густых ресниц, искрились как два дымчатых опала. Их истинный цвет невозможно было угадать. Они то отливали золотом, то холодили серебром, то становились мутными, с темной поволокой, будто подёрнутая маслянистой плёнкой грязная вода. Женщина, без сомненья, не принадлежала к простым смертным. При встрече с подобными ей обычные марьгородцы привыкли проявлять почтение и низко кланяться. В разговоре, дабы не будить лихо, стоило именовать Чернявую не иначе как «мудрой» или «ведой». Однако меж собою, за глаза, для определения таких женщин горожане пользовались другим, более понятным словом – ведьма.

– Ну что ж ты, воевода, замер. Али пить уж расхотел?

Всеволод только тут заметил, что волховуша протягивала ему берестяную, просмоленную и обмазанную глиной флягу, висящую на сплетённом из конских волос шнурке. Машинально приняв баклажку, Всеволод приник к узкому горлышку. Вода была изумительно студёной и немного сладковатой на вкус, отдавая мелиссой и чуть-чуть мёдом.

– Благодарствую, государыня, – окольничий, отерев губы, вернул сосуд хозяйке, не особо представляя, что ещё сказать.