Было записано
Шрифт:
[1] Пример. В 1835 г. «жительствующая Московской губернии Верейского уезда деревни Субботиной солдатка Агафия Николаева Голикова прислала прошение о учинении справки: в живых ли и где именно находится муж её, служивший в бывшем 18-м егерском полку Степан Иванов Голиков: если же умер, то снабдить её о том свидетельством». Ей сообщили, что муж умер в госпитале в 1830 году. 31-го января 1836 г. верейский земской исправник уведомил Голикову, что с этого момента она официально считается вдовой и может повторно выйти замуж.
[2] Таврида — казённые офицерские квартиры Таврического полка, знаменитые своими попойками.
[3] Так назвалась в кругу офицеров Театральная улица в Петербурге, где находились два дома постройки Росси. Там размещалась театральная школа. Офицеры
Глава 2
Вася. Малая Чечня. 1-е июля 1840 года.
Столкнулись с вражеским отрядом из пяти человек на небольшой полянке. Выглядели они еще хуже Дороховского. Одно слово — оборванцы. И по аналогии — рыбак-рыбака — ни в чем отряд Руфина не заподозрили. Приняли за аварских мюридов. Начали разговаривать. Те, кто мог говорить по-лезгински или по-чеченски, зная язык, отвечали. Таких в отряде было большинство. Они и выдвинулись вперед. Разговор был обычный: откуда, куда и что вообще в мире творится, в котором, как известно, стабильности нет. Остальные, кто не участвовал в беседе, спокойно ждали. Только три человека из всей лесной братии были напряжены. Лермонтов, что понятно, Вася и какой-то молодой парень из вражеской пятерки. Собственно говоря, Васин нервяк возник именно из-за этого парня. Как только отряды столкнулись на лесной поляне, он глаз не сводил с Лермонтова. И смотрел недобрым взглядом, аж желваки ходили. И к разговору не прислушивался. Так и сверлил взглядом поэта, почти не мигая. Вася занервничал. Потом слегка пнул коня и встал чуть впереди Лермонтова. И уже тоже глаз не сводил с парня. И тоже — почти не мигал.
— Что он так смотрит? — наклонив голову, чтобы не было видно рта и шевелящихся губ, спросил Лермонтов.
Вася незаметно показал рукой: лучше сейчас помолчать.
Тут как раз про Михаила Юрьевича и спросили. Смеясь и бахвалясь, «наши» им сообщили, что взяли в плен русского офицера и надеются на хороший выкуп. И это был последний мирный и ленивый диалог в этой недолгой беседе. Дальше в одну секунду все перевернулось и закрутилось так, что мало кто понял, как все так случилось.
Услышав про русского офицера, парень не выдержал. Не произнеся ни звука, резко пнул своего коня. Конь взвился, дернувшись в сторону Лермонтова. Вася долго раздумывать не стал. Бросил своего коня поперек. Лошади столкнулись головами. Парень бросил гневный взгляд на Васю. Вася дотянулся и тут же полоснул парня мгновенно выхваченной шашкой по шее. Гневный взгляд молодого чеченца сменился на удивленный. Он схватился за горло, из которого уже фонтаном била кровь. Чуть погодя — упал с коня, грохнувшись на землю. Все остолбенели. Вася этим воспользовался.
— Режь! — крикнул своим, сам бросившись на ближайшего врага.
Его крик привел отряд в чувство. Оставшиеся четверо чеченцев ничего не успели ни понять, ни предпринять. И минуты не прошло, а на поляне уже лежало пять трупов.
После этого всем потребовалось еще некоторое время, чтобы прийти в себя. Поэтому стояла абсолютная тишина. Только и было слышно частое дыхание всего отряда, получившего за ничтожно малое количество времени лошадиную дозу адреналина. И запах крови…
Первым пришел в себя Дорохов.
— Вася, твою же…! Ты чего творишь? Зачем?
Вася не ответил. Бросился к Лермонтову.
— В порядке, Михаил Юрьевич? — спросил, осматривая поэта.
— Да, — Лермонтов чуть подрагивал. — Ни царапины. Кровь твоя.
— Хорошо.
— Вася! — Руфин требовал ответа.
— А что было делать, Руфин Иванович? — Девяткин принял свой обычный вид недотепы. — Вы же видели. А если бы зарубил Михаила Юрьевича?
— Да он и шашки не вынимал даже! — Руфин почти орал. — Просто хотел что-нибудь сказать. Ну, плюнул бы в крайнем случае в лицо. Убивать-то было зачем?!
— По инерции, Руфин Иванович, — оправдывался Вася. — Само как-то…
— Само! — передразнил Дорохов. — Тебе, Вася, не в кордебалет нужно. Тебе на воды нужно срочно, нервишки подлечить! Твое счастье, что так все сладилось. Вот поверь и запомни на будущее: еще раз такой фортель выкинешь, я на твои Георгии не посмотрю. Лично в морду тебе дам. А если из-за тебя убьют кого, так и я тебя
— Как не понять!
— Слон! — неожиданно выдал Руфин.
Вася мало верил, что угрозы Дорохова были реальны. В общем — совсем не верил. Руфин, как и весь отряд, пока не мог отойти от шока. А в таком состоянии чего не наговоришь? И в нормальной-то жизни поругаются, к примеру, муж с женой, и то грозятся убить друг друга. А ночью лягут в постель, обнимутся, поворчат… И где, спрашивается, убийство?
Пришли в себя быстро. Не первая смерть и не последняя и перед глазами, и от их рук. Понервничали — да. Но сопли не распускали. Быстренько свалил тела в кучу в стороне от тропинки, закидали ветками. Поехали дальше.
— Спасибо, Вася! — прошептал Лермонтов, не желая лишний раз дергать Дорохова. — Я ничего не успел ни понять, ни испугаться. Веревку даже не развязал, застыл, наблюдая.
— Да тут гордиться нечем, Михаил Юрьевич.
— Почему?
— Потому что прав Руфин Иванович: глупость это и ошибка с моей стороны. Нельзя было так делать. Это нам еще повезло, что рядом других не оказалось. Так мог весь отряд подвести под пули и кинжалы. И сейчас бы не разговаривали мы с вами, а лежали в куче, как те пятеро.
— Других?!
— Так это с виду лес глухой, будто мы здесь первые люди.
— А на самом деле?
— А на самом деле иной раз и в городе на центральной улице столько народа не толпится!
Вася оказался прав. Лес в эту пору и в это время, действительно, мог сравниться с Невским проспектом. В основном из-за огромного количества беженцев. Война, из-за которой они лишились крыш над головой, гнала их прочь от родных очагов. А вернее сказать, сорвались с насиженных мест, поверив агитации Шамиля и обещаниям защиты от Ахверды-Магомы. Надеялись, конечно, что, может, опять вернутся, опять отстроят родные села и дома. Без хозяев-чеченцев в русских мундирах. Но пока бежали, сломя голову, прячась в вековом лесу, спасая жизни и близких. А кроме беженцев встречались и другие отряды, подобные Дороховскому. Мюриды Шамиля пришли на чеченскую землю, взывая к газавату. Такие же пришельцы, если разобраться, только одной веры.
Руфин долго не мог успокоиться из-за Васиной выходки. Когда повстречались с очередным отрядом, даже подъехал к Девяткину, встал рядом, чтобы, в случае чего, остудить Васину горячую голову.
— Я в порядке, Руфин Иванович, — убеждал его Вася. — Больше не сорвусь.
— Конечно, не сорвешься! — усмехнулся Руфин. — Я прослежу.
А сорваться поводы были. Не раз и не два. Пленный офицер, безусловно, хорошая легенда и прикрытие для отряда. Но когда ты сталкиваешься с огромным количеством озлобленных людей, ненавидящих русских, такое прикрытие становится еще и своеобразным громоотводом, который принимает на себя всю ненависть и ярость врага, будь то воин или мирный житель. И так получилось, что Михаил Юрьевич весь этот рейд на своей шкуре испытал, что значит быть русским на Кавказской войне. В его адрес сыпались прямые угрозы и проклятия. Он видел десятки глаз, которые смотрели на него с ненавистью. Он слышал непрекращающийся шипящий ропот в лицо и в спину, когда проезжали мимо горцев. Многие воины порывались его убить. Но отряд жестко пресекал все попытки. Уже не кинжалами и ружьями, а жесткими окриками, требованиями прийти в себя и не совершать бесчестных поступков, не нарушать законы и устои жизни горцев. Пусть и разрушенной жизни. Воины прислушивались, приносили извинения за проявленную горячность, отступали. Но никто не мог им запретить плюнуть в лицо врага. Когда это случилось в первый раз и когда вражеский отряд скрылся из глаз, Лермонтов даже рассмеялся.
— Ну, Руфин! — говорил он, одновременно с благодарностью кивая Васе, который вытирал ему лицо. — Ну, услужил! Век не забуду! Накаркал! Плюнули мне в лицо, как ты и предположил!
— Миша, прости! — отвечал ему Дорохов, захлебываясь от смеха. — Я не со зла!
Потом было не до смеха. Практически все беженцы, завидев его, к оскорблениям добавляли плевки. И пусть эти плевки не долетали до поэта, а падали на землю у ног его коня, Лермонтов все равно каждый раз чуть вздрагивал и закрывал глаза, словно плевки попадали ему в лицо! Некоторые унтер-офицер Девяткин ловил лезвием своей шашки, хмурясь так, что у желающих отпадала охота продолжать.