Быстроногий олень. Книга 2
Шрифт:
«Как это, что это?» — хотел спросить Эчилин, но горло у него перехватило. И вдруг он хищно изогнулся, схватился за нож. Отхлынувшая на мгновение кровь снова ударила ему в голову. Он всем существом своим уже с другой стороны ощутил смертельную опасность, и ему некогда было думать, как и почему все это произошло.
— Оставь нож в покое! — спокойно сказал Савельев, спрятав кольт снова в карман. На лице у него появилась давно знакомая Эчилину широчайшая, благодушная улыбка. И улыбку эту Эчилин воспринял как спасение.
— Ну, успокоился? — мягко спросил Савельев все с той же улыбкой на добродушном лице. Эчилин вложил нож в чехол и еще раз перевел дыхание.
— А я… такое подумал!
Он быстро, как затравленный зверь, осмотрелся, выбирая путь.
— Скорее туда… за перевал!
Выбрав момент, Савельев с силой ударил Эчилина под подбородок. Эчилин вскрикнул и полетел в пропасть.
…Гибель Эчилина не спасла Савельева. Его схватили в том же горном распадке. Когда его подвели к строящемуся поселку, перед ним, как из-под земли, вырос старик Анкоче. Савельев вздрогнул, увидев глаза старика, которые так долго пугали его своим упорным, испытующим взглядом. «Это он похитил бумаги!» — молнией обожгла догадка. За спиной Анкоче стояла немая, суровая толпа.
— Ну, где дочь моя, Мартин Стэнли? — тихо спросил старик, ткнув посохом в грудь арестованному.
Тишина взорвалась. Толпа разом двинулась вперед.
— Это Стэнли! Тот Мартин Стэнли, который с отцом своим нам жить не давал! — кричали люди.
— О, проклятый! Как он мог таиться?
— У-у-у, волк! Рожденный бешеной волчицей!
— Посол от «союзничков»! — презрительно сквозь зубы процедил плотник Фомичев и сплюнул с отвращением.
Когда шпиона увели на катер, Пытто воскликнул:
— Он ребенка моего на руках держал!
— А я-то водку с ним пил! — Иляй с ожесточением постучал себя кулаком по лбу.
— И в моем доме он сидел за столом, — мрачно отозвался Ногат. — Окажу жене, чтобы стол как следует вымыла.
— А я вот эту трубку у него купил! — воскликнул Мэвэт и с яростью швырнул ее в сторону.
Кто-то вспомнил о старике Анкоче.
— Расскажи, как вышло?.. Начальник сказал, что ты много помог.
Анкоче окинул притихшую толпу суровым взглядом и только после этого ответил:
— Давно я шел по следу этого волка. Глаза не верили, а сердце чуяло… Бумаги его выкрал… и, однако, вором себя не чувствую.
— Постойте! Не зря он таился здесь! Они, эти жадные, вонючие, сюда вернуться опять хотят, как прежде грабить хотят! — закричал маленький Воопка, срывая голос.
Слова его словно бичом хлестнули толпу. Над головами яростно затряслись кулаки. Толкая друг друга, люди плотной массой с гневными, воинственными возгласами ринулись к берегу реки, туда, где еще стоял катер.
Загудел мотор. Катер медленно отчалил от берега. Еще с большей яростью закричали люди.
— Люди! Слушайте меня! — вдруг послышался сильный, властный голос Гэмаля. — Я открываю митинг!..
10
Не успел Караулин прибыть в Кэрвук, как ему сообщили об аресте Савельева и Шельбицкого. Ошеломленный, он как во сне прошел в свою комнату, сорвал с себя пальто, бросил прямо на пол.
«Как же это, а?.. Я же его в заместители вытащил… Я же ему, гаду, рекомендацию в партию давать собирался! Американскому шпиону рекомендацию в партию!»
Караулин застонал и вдруг обрушил об пол табуретку.
— Простофиля! Идиот! — закричал он.
Схватив пальто, Караулин лихорадочно принялся одеваться, еще толком не зная, что он собирается делать. Минуту он искал фуражку, все вокруг разбрасывая, и, не найдя, выбежал на улицу растрепанный, яростный.
— Да я же его, гада, задушу, собственными руками задушу! Обоих задушу!
Караулин сжал свои могучие кулаки и побежал куда-то по поселку. Ему казалось, что он готов сейчас ринуться в битву на любого врага. Пусть враг будет не один, пусть их будут тысячи, он, Караулин, будет рвать, душить их до тех пор, пока у него останется хоть капелька крови. Ему казалось, что он сейчас готов на самый дикий подвиг, только бы… только бы…
Караулин вдруг остановился перед каким-то недостроенным домом в самом конце поселка и понял, что не только жажда мести за то, что его обвели вокруг пальца, движет сейчас им, но еще что-то другое, от чего он пытался уйти, отмахнуться, избавиться во что бы то ни стало, хотя бы целой собственной жизни.
— А, сволочь! Ты боишься предстать перед глазами товарищей? Ты боишься за собственную честь? — задохнулся он, рванув себя за полы расстегнутого пальто. — Где, где она, твоя эта честь? А? Разве в том, что змею пригрел на своей груди?
Караулин как-то сразу обмяк, сгорбился и медленно побрел назад. Люди удивленно смотрели на него, кто-то из женщин бросил в спину презрительно:
— Уже с самого утра водки нажрался! Ну и есть же мужчины!
Сам того не замечая, Караулин остановился перед райкомом партии.
— Ага! Да, да, конечно, правильно… — пробормотал он и вошел в райком.
Ковалев встретил Караулина холодным взглядом.
— Судите меня партийным судом! Я же ему, гаду, рекомендацию в партию давать думал.
Растрепанный, подавленный, Караулин стоял среди кабинета секретаря райкома.
— Будем судить! Будем, Караулин, партийным судом тебя судить!
Не в силах выдержать тяжелого взгляда Ковалева, Караулин повернулся и, еще больше сгорбившись, медленно вышел из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь.