Быть драконом

Стерхов Андрей

Может. Но пока в аппендиксе, выходящем на улицу Маркса, не то чтобы духа не было, а даже и ни души. Пусто в подворотне было. Шаром покати.

Тут зачем-то вспомнилось, что раньше улица Карла Маркса называлась Большой. Это помнил наверняка. А вот какое название носила до революции улица Ленина, почему-то запамятовал. Как-то вылетело из головы. Попытался вспомнить: кажется, Банковой называли, скорее всего так. Ведь в том здании, где сейчас поликлиника № 2, раньше располагалось Банковское собрание.

Да, имело место быть. И, между прочим, самые помпезные балы Города устраивались именно

этим небедным собранием. Бывал, и не раз. Присылали и мне картонки, где помимо приглашения всегда печатали золотыми буковками и указание о нарядах, типа: «Дамы в полуоткрытых вечерних платьях, военные в сюртуках с эполетами, гражданские в мундирных фраках с лентами, студенты в форменных мундирах». Сейчас звучит как песня. Бывал, бывал. Могу засвидетельствовать, шампанское подавалось отменное, выписывали из Европы и денег не жалели.

Как только я вспомнил про то замечательное шампанское, тут же вспомнил, как на самом деле раньше называлась улица Ленина. Амурской – вот как. Не Банковой, нет, Амурской.

Трудно сказать, какая ассоциативная связь сложилась когда-то в моей голове между игристым вином из Шампани и рекой Амур. Возможно, такая: французское шампанское – французский поцелуй – l'mour – Амур. Впрочем, не суть. Сложилась и сложилась. Вспомнил и вспомнил. Оставил это и стал раздумывать, по какой причине улица называлась Амурской. Прикинул хвост к носу и решил, что в честь генерал-губернатора Муравьева-Амурского. Почему бы и нет?

А вот почему Большая Большой называлась, не знаю и не знал никогда. Видимо, была на то какая-то причина. Размеры, например. А то, что ее в улицу Маркса переименовали, это меня всегда поражало. Зачем люди русские увековечивали имя этого бородатого философствующего циника? Где логика? Он же русского духа на дух не переносил. Факт. Больше чем медицинский. Это ведь он, герр Маркс, утверждал, что у Европы только одна альтернатива: либо подчиниться игу славян, либо окончательно разрушить центр этой враждебной силы – Россию. Хотя, может быть, не он это утверждал, а его друг-спонсор Энгельс? Впрочем, какая разница? Оба хороши.

Памятуя об обстоятельствах переименования этой отстроенной по петербуржским лекалам улицы и еще о том, что «как вы шхуну назовете, так она и поплывет», я стал размышлять о том феномене; который называется «загадочная русская душа».

О том, как низко эта душа может пасть.

О том, как высоко она может подняться.

О том, как швыряет ее то и дело из стороны в сторону.

До тех пор размышлял, пока не началось. А началось тогда, когда я, собираясь подстегнуть работу мозга очередной порцией хмеля, сорвал зубами крышку с последней бутылки. И началось с того, что на нос мне упала снежинка.

Потом еще одна.

И еще.

Затем снег повалил невероятными хлопьями, и вскоре мир полностью скрыла белая пелена. Мир исчез. С концами. Ничего не осталось. Только снег стеной и невесть откуда взявшийся северо-восточный ветер, от которого дубела кожа на лице. Ветер хлестал яростно, но завываний не слышалось. Вообще ничего слышно не было. Тишина наполняла уши звоном, и этот звон не предвещал ничего хорошего. Тишина была зловещей. Мне захотелось отлить. Дабы доказать себе, что это от пива, а не от страха,

я не тронулся с места. И правильно сделал, потому что в следующий миг ветер стих и пелену, будто нож простыню, пробил узкий луч голубого света. Луч начал раздаваться, превратился в мощный световой поток, и в белом месиве образовался широкий коридор, в конце которого появился темный силуэт. Вскоре я увидел, кто это.

Дух явился мне в облике северной женщины. Женщины-шамана. Женщины-кхама.

Она приближалась величественным неспешным шагом и приближалась не одна, а вместе со всем своим чудесным зоопарком. Огнегривого льва и синего вола с ней, конечно, не было. И золотого орла тоже. А были те, кому и должно: серый волк, белая полярная сова и жирная змея-гадюка. Волк шел рядом, справа и чуть впереди. Сова сидела на левом плече и казалась спящей. А гадюка обвивала шею на манер шарфа.

На лицо мертвой колдуньи смотреть было не то чтобы страшно, а неприятно. Это было не лицо, а нечто, напоминающее морду фантастического животного. Возможно, что это была маска, но такая маска, которая позволяла сохранять мимику. Возможно, что это было не так. Вполне вероятно, что этот эффект возникал из-за игры теней. Особо не рассматривал – несмотря на защитные очки, меня обожгло взглядом яростно горящих глаз, и я, стушевавшись, переключился на ее костюм.

Одета она была сообразно своему высокому статусу в фееричный балахон из тонкой оленьей шкуры мездрой наружу. Что касается деталей, там было на что посмотреть. Плечи, подол и швы балахона оторочены полосками красного сукна. Там и сям нашиты медные бляшки, изображавшие духов-помощников. На рукавах – металлические трубки. На поясе из замши много чего: глиняные скульптуры животных, лапы птиц, шкурки белок, когти-зубы медведя, высушенные рыбьи головы и еще колокольчики. А помимо того, несколько ножей. Черные волосы колдуньи, часть которых была завита в тонкие косички, стягивал металлический обруч с прикрепленными к нему разноцветными перьями и короткими суконными полосками. Перья торчали вверх, разноцветные полоски свисали. Походило на корону.

Разглядывая ее наряд, я вспомнил подготовленную Лерой справку. Помимо прочего там говорилось, что костюм колдуна-кхама является своеобразной моделью Вселенной, которая устроена строго по вертикали, символизирующей Мировую ось. Роль шамана как посредника между миром людей и миром иных существ выражена в его костюме очень определенно. Три деления Мировой оси представлены тремя элементами одежды: Верхний мир – головным убором, Средний мир – собственно костюмом и Нижний мир – обувью. Два крайних элемента образуют оппозицию Среднему миру – миру людей.

Вспомнив об этом, я опустил взгляд на ноги колдуньи и увидел, что она обута в чаги, возможно, из волчьей, а скорей всего, из собачьей шкуры. Интересно, в них летом не жарко? – задался я пустым вопросом, который тут же снял мыслью о том, что зима у этой дамы всегда при себе. А затем съехал на злободневное: только бы не развоплотила. Пусть тело в клочья разорвет, но душу не трогает. Пусть лучше будет больно, но не смертельно, чем безболезненно, но неисцелимо.

Она остановилась метрах в пяти и едва заметным движением направила ко мне волка.