Бытовик
Шрифт:
Мне крайне не хватало людей, чтобы начать делать хоть что-то по восстановлению жизни в Покровске. Из трех служивых один постоянно наблюдал за крепостью, дабы незамедлительно предупредить меня о вылазке, один охранял пленных, третий полицейский постоянно находился в водонапорной башне, так как в условиях жаркой погоды, она становилась стратегической точкой и, фактически, ключами от города. Уничтожь башню и артезианскую скважину под ней, и город не выживет.
Но долго так продолжаться не может — в крепости находятся несколько сотен людей с запасами негодной для питья воды.
А вот мне пора собираться. Уверен, что до рассвета ничего не произойдет, а после того, как солнце поднимется над горизонтом, все и начнется…
Вот только я не понимаю, что начнется и что мне делать. Привлекать кого-то из доверившихся мне людей к атаке на крепостные валы при таком соотношении сил, я считаю бесчестным… Вот, местная зараза пристала — «честь, бесчестье», тьфу на них, и не потому, что я считаю эти понятия пережитком. Напротив, но только в этом мире оценку благородности поступка дают лица, относящие себя к благородному сословию, и эти оценки больно уж вольные.
Стрелять в младшего княжича, сына своего покойного суверена, из орудий бесчестным и варварским никто, из засевших в крепости, не посчитал, а если я пойду в свою самоубийственную атаку не в девять часов утра, а, к примеру, ночью, то все дружно заявят, что считают мои действия низкими, грязными и преподлыми.
Ладно, некогда терзаться и страдать по поводу грядущего массового убийства, все равно, эти люди мне не нужны. Они предали присягу, предали людей, которые на них надеялись, предали княжество и вообще, мешают мне начать хоть что-то делать. Сейчас заряжу все свои карамультуки, подзаряжу амулеты, получу благословение у богов покровителей и пойду убивать подданных своего княжества.
Вот, в таком душевном раздрае я и пришел в вечерних сумерках за забор капища. К тому времени пленные, все девять человек, были препровождены в одну из камер подвала дома градоначальника, в котором хранилась картошка и прочие овощи. Кинув им несколько старых одеял и поставив два ведра, одно из которых было с водой, я посчитал, что минимальные требования по содержанию военнопленных и заключенных мной соблюдены, а завтра их отсюда освободят, или я, или ликующие победители из числа сторонников моего брата, в конце концов, я не для себя лично стараюсь, а для населения всего княжество.
Я прошёл за защитные бревна частокола и встал на колено перед ликом грозного Перуна, положил на сакральный камень две шпаги, снятые мною сегодня с офицеров и склонил голову, чтобы погрузиться в самую искреннюю в моей жизни молитву.
— Отец мой, Перун! Ты есть мой Бог, Бог моего рода. Возьми меня под свою опеку. Пусть никто и ничто не мешает мне сегодня воздать по справедливости проклятым мятежникам, что переступили…
— Отгадай кто? — мягкие прохладные пальчики коснулись
— Э? — переход от страстной молитвы о одарении меня победой к… я даже не знаю, как это назвать, но, кажется, я догадался, кто так бесцеремонно осмелился прервать мое обращение к богу.
— Э, Макоша? — я встал на ноги и, отступив в сторону на шаг, низко склонился перед богиней, что стояла передо мной в образе худенькой девочки -подростка, в зеленом, вышитом, сарафане, с густым венком в льняных волосах.
— Мог бы сразу и не отгадывать, а то так не интересно. — богиня погрозила мне тонким пальчиком: — Сказал бы, к примеру, Вера или Дарина, а потом лишь меня угадал.
— Э, в следующий раз так и сделаю, обязательно. — пробормотал я. Я не мог поймать нить разговора, не понимал, о чем разговаривать с моей покровительницей, ведь я только настроился вымолить победу у сурового Перуна.
— Вот, о следующем разе я и хотела поговорить. — тут-же подхватила мою фразу богиня: — Я хочу, чтобы после вашей встречи твой брат Димитрий был жив, и вообще, люди, которые сейчас сидят в княжеской крепости должны остаться живы.
— Прости меня за дерзость, богиня… — я уже пришел в себя и даже немного разозлился: — Но, если все эти люди останутся живы, тогда умру я, а мне этого хотелось бы избежать. Я тут не вижу иного развития событий, или я их, что будет великим чудом, или они меня.
— И они, ты знаешь, даже не разговаривают особо — сразу из пушек стреляют, а это очень больно. — решил добавить драматизма и трагизма я.
— А я знаю. — передразнила меня «девчушка»: — Ведь это я тебя, давеча, посланцу Мары не отдала. А сейчас я тебе говорю — хватит смертей! Не вздумай убивать этих людей, а особенно брата своего — Димитрия, иначе сам ты после этого долго не проживешь…
— Но, богиня!
— Вот именно — богиня! — рявкнула моя собеседница, в облике которой уже ничего не осталось от хрупкой девочки — подростка: — И я не даю тебе испытания не по силам.
Богиня сердито крутанулась на месте, чуть не выбив мне глаза кончиком своей тяжелой косы, которая заканчивалась… сильно ниже талии и исчезла, напоследок грозно погрозив мне пальцем, а я, в полнейшем недоумении, так и сел рядом с сакральным камнем, пытаясь понять, что мне теперь делать.
Исходя из ультиматума богини, завтра мне стоит идти налегке, взяв с собой не мои грозные револьверы, а оливковую ветвь или голубиную тушку, в знак мирных намерений. Или подтащить к воротам крепости два ведра воды, авось, сразу не убьют, чтобы вода не расплескалась. Я не знал, что дальше делать и впал в полнейшую прострацию, из которой вышел, осознав, что я сижу на жертвенном камне, задом к грозным ликам богов –покровителей и рисую кончиком трофейной шпаги схему крепости, в десятый раз, безуспешно пытаясь понять, как мне проникнуть в крепость, найти князя Димитрия Александровича и захватить его в заложники, принудив гарнизон его сторонников сложить оружие.
— Прощение просим. — я вскочил со священного камня, отряхнул его, сам отряхнулся и неловко поклонился: — Ну, не выходит у Данилы-мастера каменный цветок!