Бывших не бывает
Шрифт:
Корней щёлкнул кнутом, и обоз двинулся в сторону Нинеиной веси, правда, уже без прежней бесшабашной лихости.
К Нинеиной Веси подъехали степенно – шагом. Даже как смогли почистились и засупонились. Словом, на разбойников походить перестали и даже на скоморохов не очень.
«Господи, Ты мне ещё это припомнишь, но благодарю Тебя за этот кусочек той жизни! Будто вернулся туда: к лагерным кострам, молодости, друзьям, жизни на краю с её размахом и удалью, чтоб если драться, то до конца, а если гулять – так до последнего медного обола! [131]
131
Обол (др. –
И не важно мне, караешь Ты меня этим или награждаешь – я счастлив! Вот только свистульку отняли. Жалко…»
Свистульку действительно первым нашёл в соломе Сучок и начал высвистывать на ней нечто, соответствующее его музыкальным вкусам. Вкусы у плотницкого старшины оказались обширными, но какими-то бессистемными.
Отец Меркурий улавливал то мотивы церковных песнопений без начала и конца, то, хоть и перевранную, но узнаваемую мелодию, под которую давеча маршировали отроки Младшей стражи, то какие-то, видимо, похабные песенки, слов которых священник не знал, зато, судя по гыгыканью, прекрасно знали остальные седоки. Весело ехали, словом.
И в весь въехали нескучно. Жители, вылезшие за ворота по своим утренним делам, встретили воеводский поезд щёлканьем отпавших от удивления челюстей. Оно, конечно, неудивительно – такое в дальней веси не каждый день увидишь. Однако кто-то догадливый всё же нашёлся и боярыню предупредить успел. Так что усадьба волхвы встретила воеводу со свитой распахнутыми настежь воротами.
Боярин Корней тоже не подкачал: спешил у ворот своё войско, построил по чинам, окинул соколиным взором и остался доволен. После чего встал во главе, оправил шапку, меч на поясе и кивнул – вперёд, мол. Только знамени и рога не хватало, но знамя неплохо заменяла рыжая бородища Луки Говоруна, а рог попытался заменить Сучок, дунувший с первым шагом в свою свистульку.
Однако первый писк стал и последним – Бурей закрыл своей лапищей всю Сучкову морду со свистулькой вместе. Так что вступили во двор без музыки, но торжественно, правда, слегка покачиваясь.
– Здрав будь, боярин-воевода, – Нинея, она же боярыня Гредислава, она же Великая Волхва Велеса, она же интимная подруга двух княгинь и одной бывшей княгини, а ныне игуменьи с широкими замыслами и по совместительству Порфирородной, с поклоном встретила воеводу Погорынского и ратнинскую элиту, как того и требовал этикет, посреди двора. – И вам здравствовать, бояре и честные мужи. Честь и радость для меня видеть тебя, воевода Корней, и сотоварищей твоих жданно и нежданно.
«Так вот ты какая, колдунья из отчёта моего предшественника… Ну, про колдовство это к неграмотным старухам – не бывает его. А вот с Силами ты можешь знаться… В книгах пишут, что были и у язычников общества Мудрых, глубоко познавших основы и законы мира сего. Впрочем, можешь и не знаться, а просто хорошо владеть ремеслом мима – дурить головы простецам хватит и этого. И неважно, сколько книг прочёл тот простец…
Но вот что точно, так это чувствуется в тебе Кровь. Древняя, властная… Наверное, такой была бы Медея, если бы дожила до твоих лет. Ты опасна, архонтесса… И умна! Но сейчас
Или нет? Ведь она кого-то ждала! Наряжалась для кого-то… Твой «скромный, вдовий наряд» стоит как бы не дороже моей паноплии с фалерами в придачу. Ну посмотрим, посмотрим…»
– И тебе здравствовать, светлая боярыня, – Корней снял шапку и с достоинством поклонился. – С радостью ныне я к тебе пожаловал. Сын у меня родился! Хочу с тобой радость ту разделить!
– Благодарю за честь, боярин-воевода, – волхва поклонилась павой. – Твоя радость – моя радость. Отрадно мне видеть в твоём роду прибавление. Но не сочти за дерзость, отчего же я не вижу среди достойных мужей, сопровождающих тебя, твоего внука и моего воеводу – сотника Михаила?
– Так к нему и ехали, Гредислава Всеславовна, – улыбнулся Корней, – да порешил я к тебе заехать по пути.
– Чем великую радость доставил мне, Корней Аггеич! – только что не пропела волхва. – Я, коль будет на то твоя воля, с тобой поеду. Давненько хотела я с воеводой своим свидеться, а тут радость такая.
И тут воевода удивил всех. Как будто и не на деревянной ноге, ловко и изящно пал на колено, принял руку волхвы и поднёс к губам.
– Окажи честь, светлая боярыня! – и глазами зыркнул лихо, по-молодому.
Нинея на мгновение утратила свой чеканно-строгий вид и улыбнулась.
«Скольких же девок ты в молодости перепортил, эпарх Кирилл? И где ты набрался обычаев франкских повес, да ещё стал столь ловок в их ухватках?
Но и ты, кхм, кирия языческая архонтесса, удивила! Лишь на мгновение отпустила свою палатийскую повадку, и вот – имеющий глаза да увидит, какой красавицей ты была в молодости. И сколько тогда мужей вот так же падали к твоим ногам… Что при твоём несомненном уме и властности… Мда… Почему же тогда ты в этой глуши, а?»
– Ить! – только и смог сказать Лука Говорун. А остальные так и просто окаменели.
– Встань, боярин Корней, – в поклоне и приглашающем жесте волхвы чудесным образом слились величественность и кокетство. – Невместно столь доблестному витязю мой двор коленями выглаживать. Это я за честь почитаю сопровождать тебя.
Корней уже вскочил на ноги, изогнул колесом руку и пристроил на неё руку волхвы. Та, кажется, даже слегка опешила от такого напора, но тут же нашлась:
– Будь же сотоварищи гостем моим малое время, пока возок мой запрягают.
И пара Корней – Нинея сама собой возглавила шествие к крыльцу.
– Кондрат, как думаешь, нальют нам тут? – шёпотом поинтересовался у Сучка Бурей.
– Мож и нальют, – так же шёпотом ответил Сучок. – Только я, Серафимушка, тут ничегошеньки бы не пил!
Увы, не налили. Боярыня Гредислава, вопреки всем женским привычкам, собралась стремительно – гости толком обогреться не успели. Снова погрузились в сани, построились и двинулись в сторону Михайлова Городка, благо недалеко уже, а лошади хоть чуток, но передохнули и спокойно шли рысью. Головными санями по-прежнему правил счастливый Корней Лисовин.