Бывших не бывает
Шрифт:
И песня всем хороша: и весёлая, и к месту, и запоминается влёт, жаль только, что приличных слов в ней два или три в самом начале. И прославляет она, так сказать, плодородие. Во всех его проявлениях и со всеми подробностями. Так что орать её во всё горло священнику вроде бы и не стоит. Но собравшимся, похоже, такие человеческие слабости отца духовного пришлись по вкусу – священник не раз удостаивался и одобрительных кивков, и уважительных взглядов. Да и в общий разговор его затянули со всем уважением, часто привлекая в качестве арбитра в застольных спорах или апеллируя к его мнению.
Вот только воевода время от времени подпускал колкости,
«Н-да, неисповедимы пути твои, Господи! Священник, пьянствующий наравне с ними, во время до самого нутра языческого пира, завоевал уважение Христовых воинов… Малака!
Но что там эпарх-то наш говорит, а? Та-а-ак! Вот и сквитаемся! Кирилл намерен жениться на своей конкубине [122] … Это хорошо! Ты даже не понимаешь, эпарх Кирилл, как это хорошо для меня – твой внук и мой поднадзорный после этого акта окончательно лишится надежд на здешнее наследство и просто вынужден будет ворваться в большой мир!»
122
Конкубина (лат.) – официальная любовница (наложница). Как правило, из представительниц низшего сословия. Конкубинат по римскому праву не считался зазорным ни для женщины, ни для мужчины, пользующегося её услугами. Это явление даже считалось низшей формой брака, но дети, рождённые в нём, не наследовали своему отцу.
– А ведь ты кое о чём забыл объявить, воевода Кирилл, – тихо, но так, чтобы слышали самые ближайшие, произнёс священник.
– Кхе, объясни, – прищурился Корней вполне себе трезво.
– Ты не сказал, когда твоя свадьба, боярин! – усмехнулся священник. – А сына законным зовёшь.
– Я его перед людьми признал! – вскинулся Корней. – А на Листе женюсь! Хоть сейчас!
– Похвально, воевода Кирилл, похвально! – демонстративно одобрил священник. – Хотя следовало бы раньше. До того как. Хоть то, что ты держишь конкубину, не укор тебе перед людьми, воевода Корней, да и ей не в укор, но перед людьми опять же…
Корней начал наливаться дурной кровью, засопел по-бычьи, но пока молчал…
– А вот про Бога вы забыли! И про дитя любви вашей! – со стороны казалось, что священник вошёл в обличительный раж. – Каково ему с самых ранних лет ходить с клеймом незаконного? За что ему за ваш грех страдать? Каково смотреть на братьев своих и племянников, одного с ними семени будучи, но вовеки ниже их?
«Ха, а ведь мы оба играем, эпарх Корней! Я тебя обличаю, а ты злишься, но оба для людей. Всё ты уже решил, а я тут тебе такую легенду создаю: я – устыдил, ты – устыдился и, как итог, поступили все по-христиански. Киник [123] ты, эпарх! Прожжённый.
123
Киник – циник. «Киник» – исходная, греческая форма наименования адептов этого философского течения.
А ты сам кто, Макарий?
Но за все подколки
– Кхе! Племянники, говоришь? – с расстановкой произнёс воевода, а потом очень быстро подмигнул священнику и произнёс: – Спасибо, отче!
По горнице пронёсся ропоток. А отец Меркурий ощутил на себе цепкие и очень трезвые взгляды: Лавра – отстранённо-спокойный, Луки Говоруна – жгучий, десятника Фомы – ненавидящий, десятника Егора – заинтересованный и серьёзный, полусотника Филимона – осторожно-одобрительный и Бурея – понимающий.
– Слушайте, братия и дружина! – пророкотал вдруг воевода, обернувшись ко всем собравшимся.
Все, даже самые пьяные, примолкли и уставились на Корзня.
– Пред Богом и людьми именем своим, честью и оружием клянусь взять Листвяну в законные жёны и в церкви с нею венчаться!
– Иии…ать! – прокомментировал Фома.
– Когда венчаться будешь, Корней? – спросил Лука.
– Как Листя от родов оправится, – ответил воевода. – Чего тянуть?
«Вот ты и попался, эпарх! Теперь можно и разрядить обстановку и сквитаться. Хватит торжественности – всё, что хотели, мы с Кириллом сделали! И теперь ты мне заплатишь, старый засранец!»
– Придётся потянуть, воевода, – с усмешкой объявил отец Меркурий, демонстративно усаживаясь на лавке.
– Кхе! Это ещё почему? – уже с непритворным гневом осведомился воевода.
– Во-первых, Рождественский пост на дворе, – просветил его отец Меркурий, – потом Рождество Христово и Святки. Только после Крещения Господня.
Лица Корнея и ещё нескольких присутствующих вытянулись – все осознали масштабы задержки.
– Но оно и к лучшему, – опять усмехнулся отец Меркурий. – Как раз имя невесты выучишь. А то все слышали, как ты на молебне…
Взгляд воеводы вполне мог прожечь в отставном хилиархе две немаленькие дыры, но Корней молчал – конфуз был, все его видели, и крыть нечем.
– Так что завтра я о брачующихся оглашу, а ты поучишь, поучишь…
Горница взорвалась хохотом и топотом ног. Впрочем, вполне беззлобным.
«О месть! Как ты сладка! А тебе, раб Божий Корней, толика смирения не помешает…»
– Да… хрен тебе в рот через задний проход! – Корней, наконец, присоединился к всеобщему веселью и, похоже, вполне искренне. – Уел, попище, тереть тебя скрипеть! Ты сам-то Листино святое имечко произнесёшь?
– Легко! – хохотнул Меркурий. – Раба Божия Ас-кле-пи-до-та! Это не титул Базилевса.
– Ну тебе-то по-гречески, ясно, сподручнее, – хмыкнул Корней. – А по-нашему своего царя славить сможешь?
– Легко! – опять усмехнулся отставной хилиарх. – Благочестивейший Царь всех ромеев, Великий Царь царей, Самодержец, Август, Государь и Господин Царства Великого Рима, Защитник и Внешний Епископ Святой Апостольской Кафолической Церкви, Защитник Веры, Повелитель Востока и Запада!
– Ух! – сказал кто-то.
– Ловко! – хмыкнул Бурей. – Но я словечко знаю, что тебе нипочём не сказать!
– Вот! – согласился священник. – А ты одно слово не можешь! Чего я не смогу? – священник повернулся к Бурею.
– Гы, скажи «защищающийся», – от лыбящейся хари обозного старшины проняло даже не слишком впечатлительного отставного хилиарха.
– За-щи-ща-ю-щий-ся! – с трудом заставляя повиноваться непокорный язык, всё же произнёс священник.
– Етит! – разочарованно выдохнул Бурей, махнув лапищей. – Кондрат, а ты говорил!