Бывших не бывает
Шрифт:
Хотя – а чему ты удивляешься, а? Помнишь списочек, что ты составил всего час назад? Ну так поздравляю – ты окунулся в первоисточник всего этого невдолбенного счастья! Тут стоило бы обыденности удивляться, а всё, что ты видишь, в порядке вещей. Нет, надо будет напоить этого Минотавра, когда оклемается. Не будь его, я точно бы умом тронулся!»
– Ах ты… витязь мой ненаглядный! – Алёна шагнула к Сучку, заботливо подняла его, не обращая внимания, что ноги коротышки опять оторвались от земли, и… при всём честном народе поцеловала.
Отец Меркурий почувствовал, что его скручивает
Не смеялись только Алексей и стоящий рядом с ним десяток вооружённых людей да Алёна с Сучком. И если от Алексея несло бешенством, а от его людей страхом, то для комичной в своей несоразмерности пары остальной мир просто не существовал. Какое им было дело до всех насмешников, ратников, воевод и священников на свете? Да никакого!
– Корней, это ты его так? Или Алексей? – отсмеявшись, Настёна зачем-то решила выяснить этот вопрос.
– Нет, Настена, не я. Вот он Серафима нашего благословил. – Корней мгновенно посерьёзнел и кивком указал на священника: – Пастырь это наш новый – отец Меркурий. Такие дела, ядрёна Матрёна!
– Врага ты себе нажил, поп! – голос Настёны был сух, но в глазах, которые она подняла на священника, ясно читались настороженность и что-то ещё, чему отец Меркурий не смог подобрать определения, но очень похожее на глубоко запрятанную неприязнь, – Не простит он тебе.
– Не делай поспешных выводов, дочь моя. Не тебе судить о том, что делает мужей врагами. И что друзьями! Иди с миром, исполняй свой долг, а мне дай исполнять свой. Тебя болящие ждут. Спаси тебя Бог! Благословляю тебя, дочь моя! – отец Меркурий размашисто перекрестил чуть склонившую голову женщину.
«Ну вот – ещё и язычница! Лупанар-с!
Хотя если она здесь, значит, полезна настолько, что на её язычество закрывают глаза. Причём мои предшественники тоже… Попробуй не закрой… Она хирургерон, а когда тебе в брюхо вгонят фут [86] железа, тебе будет всё равно, христианин или нет не даст тебе подохнуть! Интересно, а мои предшественники тоже прониклись этой солдатской философией, или их просто заставили? Ты хотел нести свет веры? Вот тебе и первое испытание – неси!»
86
Имеется в виду римский фут pes naturalis, использовавшийся в Византии до конца её существования и равный 0,25 м.
– Алёна, хватит миловаться! Тащи Кондратия домой, я с Серафимом закончу и к тебе наведаюсь, – Настёна перебросила руку Бурея себе через шею и помогла ему подняться.
– Кхе! Стоять! – воевода Корней обвёл взглядом толпу, собирая внимание. – Бабы, отпустите-ка этих. Не бойтесь, не свалятся! А вы, голуби, ползите сюда!
Сучок и Бурей нетвёрдой походкой подошли на зов. Корней смерил их долгим, очень долгим взглядом, кхекнул, заложил руки за пояс и будто между делом осведомился:
– Ну и что мне с вами, козлодуями, делать? Вы хоть поняли, что наворотили?
–
– Благонра… – воевода аж поперхнулся, – Кхе! Какие ж у тебя тогда матерные?
– Хватит изгаляться, Корней! Говори, зачем звал? – хрипло прорычал Бурей.
– Скажу, Серафимушка, скажу, голубь, – ухмыльнулся Корней, – хрен забудете! За поношение отца нашего духовного вира на вас такая будет…
Отец Меркурий непроизвольно дёрнулся, чтобы возразить, но так и не стал. Ему совсем не по нраву пришлось, что воевода полез не в своё дело. Как-никак за оскорбление священника должна карать духовная власть, а светская лишь исполнять приговор. Но с другой стороны, в воинском поселении главенствовать должен воинский начальник, и невместно священнику возражать ему при подчинённых. Однако воевода оказался наблюдателен, или это была очередная проверка?
– Кхе! – Корней вопросительно взглянул на священника.
– Позволь сказать, эпарх Кирилл?
– Говори, отче, – в глазах воеводы мелькнул лукавый огонёк.
– Эпарх Кирилл, собираясь наказать серебром сих рабов Божьих, ты в своём праве, но помнишь ли ты евангельскую притчу «отдайте Богу – Богово, а кесарю – кесарево»?
– Кхе! Помню! – Корней явно заинтересовался.
– А коли помнишь, то отдай Богу – Богово и позволь священнику карать за оскорбление церкви! Впрочем, последнее слово – утвердить или нет мой приговор – всё равно за тобой. Люди-то твои, и моими духовными детьми ещё не стали. – Что-то в голосе священника заставило Сучка поёжиться.
– Богу – Богово, кесарю – кесарево, говоришь? А чем же тебе вира негожа? – Воевода, похоже, сам не мог решить, разозлиться ему или посмотреть, чем всё это закончится.
– Отдав виру, они не познают своей вины, эпарх! Серебро всего лишь прах и не очистит их души от греха, а стыд очистит! – отец Меркурий картинно повёл рукой.
– Кхе! И как же ты их стыдить будешь?
– Сейчас увидишь, эпарх! – отец Меркурий развернулся от изрядно протрезвевших виновников торжества, уже начинавших догадываться, что заплатить серебром вышло бы дешевле, к замершим в ожидании зрителям.
– Кхе! – воевода явно предвкушал развлечение.
– Слушайте меня, христиане! Два наших брата согрешили вознесением хулы на служителей Божьих и на Церковь Христову! Мой долг пастыря помочь им осознать всю непотребность и греховность их деяния! И потому я налагаю на них епитимью! Пусть через две седьмицы, после воскресной службы, воспоют они хвалу Церкви и служителям её в стихах перед храмом места сего! Это научит их смирению, а в свидетели призываю всех вас, православные! – по обалдевшим лицам священник понял, что его первая проповедь имела колоссальный успех, что немедленно подтвердил эпарх Кирилл:
– Уй, б…! Кхе! Ядрёна Матрёна! Быть по сему!
– А где ж стихи взять? – пролепетал изумлённый Сучок и вытер перемазанное лицо собственной шапкой.
– Сами придумаете, козлодуи! – отрезал Корней. – А ты, С-сучок, ещё подумай, что семьям артельных своих скажешь. Вон они скотину свою ловят, ядрёна Матрёна!
Лысый коротышка побледнел, потом покраснел, потом позеленел и только после этого почти уже трезвым голосом прошептал:
– Как?
– Да вот так, – хмуро отозвался воевода. – Опять ты, брат, обосрался!