Бывших не бывает
Шрифт:
За ним поклонился и Лавр.
– Согласен, боярин-воевода, – в свою очередь выбрался из-за стола для поклона погостный боярин, – честь великая мне с бояричем Лавром Корнеевичем в сватах быть. И сын его добрым мне зятем станет. Сговорено.
– Ну так за то и выпить не грех, – улыбнулся Корней и обратился к отцу Меркурию. – Благословишь, отче?
– Благословляю! – отозвался священник. – Отрадно Господу видеть, что верные чтут заповеди его, ибо свят брак христианский, нерушима воля родительская.
– Поздравляю, Корней Агеич, Фёдор Алексеевич и особо тебя, Лавр Корнеевич, – вскочил с лавки Никифор, лучась улыбкой.
– Поздравляю! Дело великое! – присоединились Лука с Егором.
«Рано
92
Мене, текел, фарес – «взвешено, сочтено, разделено». Таинственные слова, по библейскому преданию, начертанные невидимой рукой на стене во время пира у вавилонского царя Валтасара, пророчившие ему гибель. Употребляются для выражения предзнаменования гибели.
– Только уговор, – усмехнулся Корней, когда все выпили, – Михайле ни слова. Пусть покорячится, засранец!
– Что с ним делать будешь, Корней? – посерьёзнел вдруг Лука. – И с отроками его, чьи родичи в бунте замазались? По обычаю сам знаешь что. Вот этого самого и требуют, а против обычая не попрёшь. Ведь не отдаст их Михайла.
– А ты бы отдал? – отозвался со своего места Егор.
– Верно говоришь, не отдал бы, – кивнул Лука. – Но это бунт, а за бунт смерть!
– Ну, бунта ещё не было, – набычился воевода. – Не успел я приказ отдать. Увёл своих Михайла в Крепость. И Лёхины козлодуи, титькой битые, ушами прохлопали.
– И тем дал тебе немного времени, Кирюха, – прогудел боярин Фёдор. – Да и крикуны твои охолонут – на стены лезть и брюхами на их болты насаживаться дурных нет. Как они в городе воевать могут, все видели.
– Прости, эпарх Кирилл, – отец Меркурий бесцеремонно влез в разговор, – мне, как священнику, противно всякое нестроение, и мой долг утишать гибельные страсти. Бунт, конечно, есть бунт, но ведь его ещё не было – твой внук и его люди не нарушили присяги и не покинули твоих знамён. В войске империи такое случалось. И в случае, если требования солдат обоснованы, умные стратиги всегда старались решить дело миром. А правда, уж прости меня, на стороне твоего внука. Ты задумал недостойное, эпарх – убить без суда невиновных в бунте, тех, кто сражался под твоим знаменем! Кто после того поверит тебе и твоему внуку? Я понимаю, что тебя вынуждают закон и обычай…
– А ты умеешь слушать, поп! – зло перебил Корней. – Сам всё знаю. Для того Лёхиным и поручил – чужие они здесь, на них кровь будет, и если Михайла им отомстит, слова никто не скажет.
– Умею, эпарх, – кивнул отец Меркурий. – Но я священник, пастырь и мой долг решить дело по заповедям Божьим. В твоей деснице меч власти, и потому прояви милосердие! Понимаю, что тебя вынуждают поступить так. Назови мне кто, и я смогу убедить их простить врагов своих. За кровь можно взять виру. Я здесь новый человек и оттого беспристрастен. Мне поверят все. В том числе и твой внук.
– Не много на себя берешь, поп? – окрысился Лука.
– Пусть Господь простит тебе эти слова, сказанные в помрачении разума, полусотник. Нет, не много. Я сам бунтовал
– А с чего тебе мне помогать? – Корней вперился взглядом в отца Меркурия.
– С того, что распря лишь порадует дьявола, а мой долг в том, чтобы он радовался пореже, – священник поднялся с лавки. – Я не лезу в твою власть, эпарх, и не припятствую ей, но и не могу допустить усобицы между христианами. Таков мой долг, и теперь это моё дело. Готов хоть завтра ехать на переговоры к твоему внуку и узнать его условия.
– Во как! А не боишься?
– Боюсь! Грешен и слаб человек, но иначе поступить не могу.
– Корней Агеич, ты чего?! – вскочил с места побледневший Никифор. – Нельзя Михайлу резать! Князь за него не помилует – землю и воду от Ратного оставит! Да я кому хошь то скажу!
– Кхе, вот и я так мыслю, – усмехнулся Корней.
– Да не ты один, Кирюх, – опять прогудел боярин Фёдор. – Небось Егоровы орлы кому надо все уши прожужали уже, как князья твоего Михайлу под хвостом-то облизывали? А, Егор?
– Ну, я им не запрещал, – спокойно отозвался со своего места десятник.
– Кхе! Слушать воеводу! – громыхнул Корней. – Завтра соберу десятников, и ты им, Никешка, всё про Туров и Михайлу поведаешь, а ты, Егор, добавишь. И про то, как князя пленили и княгиню вызволяли тоже. Тебе, отче, никуда завтра ехать не надо. Чую я, завтра-послезавтра придут к тебе в попутчики проситься. И, если я всё правильно понимаю, просителя того ты знаешь – Бурей это. Он у нас, кстати, староста церковный. Не сказали ещё тебе?
«Оп-паньки!»
Домой отца Меркурия проводили с честью. Несмотря на поздний час и то, что ехать от лисовинского подворья до церкви всего ничего, в сани запрягли лошадь, а на облучок холопа – править. Воевода уселся вместе с гостем, а Лука и Лавр сопровождали дорогого гостя верхами.
«С чего бы такие почести? Так и загордиться недолго. Нет, не мне, Господи, но Церкви твоей! Однако, насколько я знаю, моего предшественника так не чествовали, а если намёки Феофана правдивы, то здешних священников, случалось, похваляли и поперёк хребта толстой палкой. Что же это, я так поразил эпарха Кирилла? Может, и поразил… Только любовью ко мне он вряд ли проникся, и это всё на публику. На тот случай, если меня в тёмном лесу растерзают волки. Не сомневаюсь, в этом случае эпарх Кирилл будет горевать больше других, а все подтвердят, как я был ему дорог… Ну что ж, будем опасаться волков. Хорошо ещё, что тут только волки, а не скорпионы, как в Палатии. Волк со спины не нападает! И возле логова не режет».
Церемонно распрощавшись с провожатыми и благословив их, священник зашёл в своё жилище и наконец-то как следует осмотрел его. Дом ему понравился: достаточно просторно, чисто, протоплено, горят лучины. Юродивая Ульяния, смотревшая за домом, молча хлопнулась на колени и сложила руки лодочкой над головой, прося благословения. Отец Меркурий благословил несчастную, как мог утешил и выпроводил вон.
«Бедняжка… Видимо, мой предшественник был всё же неплохим человеком. Слепому видно, что Ульяния любит его. И пыталась наложить на себя руки из-за любви. Хорошо, что дурёху спасли, не дали навеки погубить и себя, и свою душу. Отец Симеон из Княжьего погоста специально приехал и на три года отлучил её от причастия. Справедливо – грех тягчайший… Но всё равно, как же её жаль – совсем девчушка… И помочь почти нечем. Нет, возвращать её в мир нельзя, не сможет она там. Пусть годик поживёт тут, под моим присмотром, благо Бурей подарил церкви лачугу, в которой она и ютится, а там, если чуда не случится, отправим её к Варваре – замаливать грехи. Так будет лучше для всех. Думаю, Илларион не откажет мне в такой маленькой слабости».