Бывший. Цена твоей любви
Шрифт:
Воспоминания о беременности и потерянном ребёнке привычно обожгли, отозвались застарелой болью, тяжестью в груди. Я глубоко вздохнула, сжала пальцами переносицу, это всегда помогало удержать слёзы.
Поднос, на котором стояли чашка с горячим чаем и тарелка с бутербродами, остался на прикроватной тумбочке, а мы с подружкой обнялись, как в детстве, ища друг в друге сочувствия и даря поддержку.
– Что рассказывать, Кать?
– Всё, Лир. Я ведь думала, что больше никогда не увижу тебя. Да что я только не думала! Что тебя похитили и продали в сексуальное рабство.
– Я попала в аварию, Катюш, и потеряла память. Ничего не помнила четыре года.
Рассказывать кому-то подробности моего исчезновения брат запретил. И Кате тоже. Чтобы не волновать её.
Вчера после горячего и несущего облегчение душа, под которым я проплакала целый час, мы долго разговаривали с братом. Катьку, принёсшую ко мне в комнату коробку с медикаментами, чтобы обработать пострадавшие ноги, Гриша просто выставил за дверь. Ни к чему ей лишние переживания.
С братом мы говорили долго, до глубокой ночи. Я рассказала ему всё, даже то о чём по глупости боялась признаться четыре года назад. О романе с Борисом, о моей любви, о беременности и родившимся мёртвым ребёнке. И о том, что случилось со мной потом. Что Диана пыталась убить меня. Об амнезии, о дяде Лёше и тёте Марине, спасших меня, приютивших у себя после больницы и ставших мне семьёй. О Леоне. О том, как память вернулась ко мне, как бежала из особняка братьев, боясь очередной расправы над собой.
Гриша внимательно слушал и не перебивал. Хмурил густые брови, стискивал зубы, сосредоточенно смотрел в тёмное окно, обдумывая мой рассказ.
– Мир тесен. – брат недобро ухмыльнулся. – Значит, семейство Росс, говоришь?
– Ты знаешь их? – вскинулась я, с тревогой глядя на брата. Они знакомы? Что может связывать моего брата-рыбака со столичными богачами?
– Наслышан. – Гриша криво ухмыльнулся. – Олигарх московский. Он тут лихо зашёл на нашу территорию, землю начал хапать под застройку гостиниц. Прёт, как танк, всю администрацию купил с потрохами.
– Борис?
– Ну про Леона твоего я ничего не слышал. Росс старший здесь орудует. Значит, жена его тебя сбила? – брат хрустнул пальцами и недобро прищурился, а мне стало страшно за него.
– Гриш, – я схватила его за руку, – только прошу, пожалуйста, не лезь к ним! Это страшные люди. Они сметут тебя со своего пути и не заметят.
– Дурочка. – брат ласково улыбнулся и, приобняв, поцеловал в лоб. – Не переживай, через меня им так просто не перешагнуть. Я – не ты. Не глупая, доверчивая девочка, только окончившая школу. За мной сила и люди. Это наша земля, мы здесь родились и выросли, здесь и помрём. И эта земля будет гореть у них под ногами.
Гриша всегда был сильным и уважаемым парнем в городе. После того как наш отец погиб, не вернулся с моря, брата, совсем ещё молодого пацана, приняли на его место, и только возраст не давал ему возможности двигаться по иерархической лестнице среди рыбаков-браконьеров. Но его уважали, он сумел поставить себя на равных с матёрыми, закалёнными морскими волками.
Сейчас,
– Я боюсь. – уткнулась в сильное плечо, мою детскую гавань бесконечного доверия и безопасности. – За тебя, за себя.
– Не трясись, Барабулька. Больше нечего бояться. – брат положил тяжёлую, мозолистую ладонь мне на голову и задумчиво погладил. Тёмные от загара, обветренные, шершавые от солёной соды и нелёгкого труда, пальцы путались в моих мокрых после душа волосах, но не причиняли боли. Несли облегчение и покой.
Я прикрыла глаза, наслаждаясь этим чувством, впитывая в себя, как морская губка, излечивая растерзанную душу родным теплом.
– А что Леон твой? Любишь его?
Неожиданный вопрос заставил вздрогнуть. Сердечко сжалось в тоске, и в глазах снова защипало.
– Он хороший. Не такой, как Борис. – кивнула, не решаясь поднять взгляд на брата. Наверное, я должна ненавидеть моего солнечного и лёгкого, как летний ветер, Леона. Но не могу. Не за что. Ведь то, что он брат Бориса, не повод? Или всё-таки весомая причина?
– Ну да, ну да. – насмешка в голосе царапнула и заставила ещё ниже опустить голову. – Старший тоже был не такой. Глупые девки, доверчивые. Чуть не уследишь за вами...
А ведь брат винит себя в том, что произошло со мной! Я слышала горечь в его словах. Не убере2г, не защитил, не смог найти. И все эти годы Гриша терзался виной.
Уткнулась лицом до расплющенного носа, обхватила руками широкую, жёсткую грудь, прижалась, заскулила.
– Прости меня, прости, Гриш. За всё. За маму. – горькие слёзы снова выедали глаза.
– Да ты что, сестрёнка? Ты не виновата. – брат старался дышать ровно, но я слышала, как гулко бухнуло его сердце в груди. – Это он и сука его... Не жить ей!
– А ты, я смотрю, добилась своего. – улыбаясь, кивнула на круглый Катькин животик.
Подруга просияла и с гордостью погладила выпирающее пузико.
– Сын.
– Григ доволен, наверное. – Катюха была такой милой, что смотреть на неё было одно удовольствие.
– Конечно, доволен. Он хотел мальчика.
Катька задумчиво улыбалась. Гладила животик и отрешённо смотрела в окно, погрузившись в себя, прислушиваясь к малышу, как умеют только беременные женщины. Полностью выпадая из действительности.
Я была рада за подругу. Сколько помнила – Катька всегда была влюблена в моего брата. Наверное, с самого детского сада. И ужасно страдала, что Гриша никогда не относился к ней серьёзно. Для него она была малявка, подружка младшей сестрёнки.
Жутко ревновала его ко всем его девушкам. Лила по ночам слёзы в подушку. Жаловалась мне, что девки ходят хороводом вокруг её любимого, а сама не вылезала из нашего дома. Глазами раненого оленёнка смотрела на брата и всячески пыталась обратить на себя его внимание.
А что Гриша? Он на десять лет нас старше. В Катьке он видел ребёнка, за которым, как и за младшей сестрёнкой, нужно приглядеть. Намазать зелёнкой разбитую коленку, выгнать из моря, когда у нас от долгого купания уже посинели губы, отправить домой обедать или отогнать соседскую собаку, которая почему-то жутко недолюбливала Катюху и непременно выскакивала со своего двора, чтобы лично облаять несущуюся к нам на всех порах Катьку.