Царь Аттолии
Шрифт:
— Моя прекрасная царица. Все твои придворные пялятся на нас, и я не могу их в этом винить.
Действительно, похоже, в охотничьем дворе собрался весь двор. Царица обернулась, чтобы посмотреть. Ее взгляд прошел над головами, словно серп над колосьями пшеницы. Все рты дружно захлопнулись. Послышалось шарканье подошв, задние ряды сместились, пытаясь исчезнуть из ее поля зрения. Царица посмотрела на широко ухмыляющегося царя.
— Где твои слуги? — спросила она.
Она словно впервые заметила Костиса и с внезапной подозрительностью посмотрела на солдат.
— Где твоя охрана?
— С Телеусом, —
— Понимаю. Тем не менее тебе не следует стоять здесь. — она подала знак охраннику. — Возьмите его на руки.
— Думаю, я смогу идти сам, — заметил царь.
— Может быть, носилки? — невинно предложила царица. — Ты мог бы прилечь.
— Как Патрокл под Троей? Пожалуй нет, — сказал Евгенидис.
Его рука крепче оперлась на плечо Костиса, и они начали подниматься по лестнице.
Глава 9
Наконец царя опустили на кровать. Пока они пересекали внутренний дворец, толпа поредела, и когда они добрались до последней лестницы, он позволил страже нести себя. Заодно царь обвинил их в лености, потому что они не предложили своей помощи раньше. Когда Костис с молчаливым упреком взглянул на него, Евгенидис заявил:
— Прекрати на меня коситься, Костис, я смертельно ранен. Я заслуживаю немного заботы.
Спальня была полна народу, казалось, все говорили одновременно. Те, кому были известны подробности покушения, делились информацией. Лейтенант, дежуривший в караулке, принял на себя командование над стражниками. Царица сидела в кресле у двери, ее служанки хлопотали вокруг, стирая кровавый отпечаток ладони царя с ее лица. Последние несколько прихлебателей, пробравшиеся мимо стражников во внутреннем дворце, заняли позицию в караульном помещении, надеясь при случае просочиться в царскую спальню. Постепенно, один за другим, все начали обращать внимание на внезапно замолчавшего царя.
Он казался абсолютно спокойным. Измученный и обессиленный, он молча лежал на вышитых подушках. Кожа туго обтянула его скулы, потные волосы прядями прилипли ко лбу, а глаза были закрыты. Рука, сжимавшая ткань туники, ослабела и скользнула в сторону, открывая то, что скрывали складки одежды.
Рубашка была рассечена ударом клинка с одного бока до другого. Когда края ткани расползлись, те, кто стоял у кровати, поняли, как много крови успел потерять царь. Невидимая на кафтане, она впиталась в штаны и стекала по ногам в сапоги. Рана выглядела устрашающе. Начинаясь около пупка, она тянулась через весь живот. Если стенка кишечника разорвана, царь, скорее всего, умрет от инфекции через несколько дней. Еще и помучается напоследок.
Он должен был сказать, почему он молчал, подумал Костис. На самом деле царь говорил. Он сопровождал жалобами каждый свой шаг, но они игнорировали его. Если бы он стойко терпел и отрицал боль, весь дворец уже был бы в панике, а эддисийские гарнизоны маршировали к столице. Он сознательно желал обмануть их всех и преуспел в этом. Костису казалось чудом, что этот человек прошел такой путь, не только перенося чудовищную боль, но
Должно быть, царь заметил наступившее молчание. Он открыл глаза. Все вокруг смотрели на его живот, один Костис глядел в лицо. Видя, с какой тревогой глаза царя блуждали по комнате, пока не остановились на фигуре у двери, Костис понял, что Евгенидис не пытался обмануть придворных или успокоить эддисийцев. Вряд ли его обеспокоила бы паника во дворце. Существовал только один человек, которого он пытался уберечь от волнения — его царица.
Костис видел, как он взял себя в руки, когда она подошла к кровати. Превзойдя самого себя в невозможных вещах, он сумел принять самодовольный вид.
— Смотрите, — заявил он, все еще играя свою роль, — я же говорил вам, что я на пороге смерти.
Но он больше не мог обмануть ни Костиса, ни Аттолию.
Глаза царицы сузились, руки сжались в кулаки. Она не испугалась, она разозлилась. Вряд ли он смог сейчас успокоить ее, сказав, что рана не серьезна. Костис почти почувствовал, как царь Евгенидис дрожит. Царь снова открыл рот, чтобы заговорить.
— Порез не глубокий, — сказал с другой стороны кровати посол Эддиса.
Он склонился над раной с критическим и несколько разочарованным видом. Евгенидис не упускал ни одной мелочи. Его голова резко обернулась.
— Нет! Он… очень глубокий! — возмущенно запротестовал он.
Лица придворный выразили смятение, а затем попытку скрыть смех.
— Ваше Величество, — высокомерно заявил Орнон, — я видел, как вы однажды сильно оцарапались застежкой плаща.
— Даже с застежками не везет, — пробормотал кто-то из слуг.
— Я не сам себя поцарапал, между прочим, — отрезал царь. — Раненый царь заслуживает больше уважения, Орнон.
— Простите, Ваше Величество, — ответил Орнон. — Но я ожидал, что ранение будет более серьезным.
Царь посмотрел на царицу, которая, немного успокоенная словами Орнона, все еще выглядела сердитой.
— Если бы ты уже не был ранен, — сказала она, — я бы прикончила тебя сама.
— Я же говорю, что я… — царь прервал сам себя таким громким криком гнева и боли, что царица вздрогнула. — Во имя всех богов, что это такое?
— Это спиртовая настойка камнеломки, — ответил врач, нервно сжимая окровавленный тампон.
— Это ужасно больно, ты, безжалостная пиявка. Я еле-еле избавился от садиста Галена в горах, как ты сразу стараешься занять его место.
— Мне очень жаль, Ваше Величество, но это поможет предотвратить заражение.
— Тогда тебе следовало предупредить меня, прежде чем набрасываться со своим лечением.
— Да, Ваше Величество, — согласился врач, тщательно промокая рану чистой тканью.
— Когда ты закончишь любоваться моим животом, можешь наложить на него повязку, — нетерпеливо предложил царь.
Дворцовый врач, худой и строгий человек, сосредоточенно осмотрел рану.
— Я хотел бы наложить несколько швов здесь, где разрез глубже. Надо в первую очередь сшить мышцы.
Он посмотрел на царицу, ожидая разрешения.
— Не вижу необходимости накладывать швы, — осторожно сказал царь.
— Потому что рана не глубокая, — пробормотал кто-то в толпе.
Царь оглядел присутствующий черным взглядом, но не обнаружил шутника.