Царь Аттолии
Шрифт:
Царь достиг вершины лестницы над бассейном и остановился. Все еще упираясь рукой в бок, он слегка повернулся лицом к Костису.
Царь был ранен, и Костис в ужасе ахнул:
— Десять кубков! Больших, клянусь!
Царский кафтан переливался темным золотом, как осенние холмы в предгорье, богато затканный шелковыми нитями. Туника под ним, напротив, была контрастного цвета зрелой шелковицы. На ткани кровь была не видна, но она просочилась между пальцами и тонкими струйками стекала по тыльное стороне запястья.
— Костис, — произнес царь голосом врача,
Конечно. На лестнице. С раной в боку спуститься по лестнице будет трудно. Костис взял себя в руки и посмотрел на Ариса, бледного, как сам царь.
— Иди за врачом, — сказал он.
— Нет! — резко возразил Евгенидис.
Костис и Аристогетон с удивлением уставились на него.
— Черт побери всех богов, — тихо сказал царь.
Он поднял руку, чтобы вытереть пот на лбу, увидел залитую кровью ладонь и положил ее обратно на бедро. Потом он повернулся и пристально осмотрел стену дворца. Над парапетом уже были видны головы зрителей, толпящихся за спиной охраны. Царь опустил взгляд к подножию стены. Там стояло еще больше людей.
— Так, так, так, — согласился он, побежденный. — Зовите врача. Пусть он сразу идет в мою спальню.
Арис исчез. Евгенидис стоял, опустив плечи и склонив голову.
— Сколько кубков, Костис? — спросил он, не поднимая головы.
Костис покраснел.
— Десять.
— Серебряных?
— Золотых.
— Десять золотых кубков за меня? — Царь выглядел удивленным. — Я думал, ты меня ненавидишь.
— Так оно и есть.
Евгенидис попытался засмеяться, но смех перешел в короткий стон. Костис положил руку на плечо, чтобы успокоить его.
— Не могу побороть суеверный страх падения, — признался Евгенидис. — Позволь мне опереться на твое плечо, пока мы спускаемся по лестнице.
Костис быстро наклонил голову и подставил плечо. Царь не двигался.
— Не та рука, друг мой, — спокойно сказал он.
Здоровой рукой он должен был зажимать свою рану. Смущенный Костис обошел царя и встал с другого бока. Рука Евгенидиса тяжело опустилась на его плечо. Когда Костис выпрямился, крюк торчал прямо перед его лицом. Он впервые увидел острый кончик протеза. На нем был ясно виден мазок крови, и кровью была пропитана кожаная манжета в месте присоединения металлического стержня.
Костис вздрогнул и отвернулся от этого страшного напоминания о ранении царя и тут же обнаружил, что смотрит Его Величеству прямо в лицо. На взгляд Костиса, царь никогда еще не выглядел так плохо, выражение его лица было чрезвычайно мрачно, а глаза казались двумя черными безднами, глубже, чем может представить человеческое воображение. На мгновение Костису показалось, что он может увидеть нечто, скрытое от глаз других людей, но это была тайна, которой царь не собирался делиться ни с кем на свете. Подобные вещи не предназначались для внимания Костиса. Совсем не понимая этого непостижимого царя, Костис уже знал, что готов идти за ним в ад, как за своей царицей. Оставалось беспокоиться только об одном: как бы они не двинулись туда разными
Рука царя сжала его плечо, и Костис очнулся от своих печальных мыслей и начал спускаться по лестнице. Левая нога Евгенидиса неловко опустилась на ступеньку, и он зашипел. Костис потянулся, чтобы поддержать царя правой рукой, и его беспокойство, должно быть, отразилось на его лице.
— Надеешься, что я оплачу эти чаши? — спросил царь.
Костис отдернул руку в сторону, и Евгенидис рассмеялся.
— Маленькие?
— Полный размер, — буркнул Костис упрямо.
— Ты сделал это, чтобы защитить меня от боли? Потому что это, — он остановился, мучительно переводя дыхание, — действительно больно.
— Я не уверен. Кажется, я молился, чтобы вы были в безопасности, Ваше Величество.
— Это неоднозначная формулировка, — заметил Евгенидис. — Мне придется умереть, чтобы освободить тебя от этого обещания.
— Я принесу чаши, Ваше Величество.
Царь покачал головой.
— Ты будешь зарабатывать на них всю свою жизнь.
Костису никогда не погасить этот долг. Он бы предпочел сразу отправиться на тот свет, но этот выход был ему недоступен. Странно, что можно так злиться на человека и одновременно приносить жертвы за него.
— Я их добуду, — просто сказал он.
— Костис, у меня нет слов.
— Не заметно, Ваше Величество.
Вся его жизнь, которую, как он надеялся две последние недели, можно было возродить из пепла, снова полетела к чертям. Оставалось надеяться, что царь хотя бы не будет смеяться над ним.
Они шли вдоль отражающего бассейна. После падения Телеуса среди зарослей кувшинок осталась зиять большая черная дыра. Лужа воды, которую он выплеснул, выбираясь на мраморный бортик, сохла на солнце. Одна вырванная с корнем лилия свисала с камня в воду. Евгенидис нерешительно повторил попытку:
— Так как ты действовал в моих интересах, ты мог бы обратиться с запросом в казначейство для получения субсидии.
Царский казначей вряд ли будет считать десять кубков невосполнимой потерей. Костис сглотнул.
— Я обидел тебя? Я не хотел.
Костис покачал головой.
— Нет, Ваше Величество. Спасибо, Ваше Величество.
— Какой богине мы должны посвятить их?
— Филии.
Это была аттолийская богиня. Евгенидис не поклонялся ей.
— Понимаю. Думаю, будет правильно, искать помощи везде, где это возможно. Никогда не знаешь, кто спасет тебя, когда ты зайдешь слишком далеко.
Костис верил в своих богов, молился им и приносил жертвы, но Евгенидис, если верить слухам, говорил с ними и даже слышал, что они отвечают. От этой мысли Костису стало не по себе. Возможно, в легендарные времена боги и разгуливали по земле, но он предпочитал думать, что сейчас они прекрасно чувствуют себя на своих алтарях и не покидают пределов храмов.
— Конечно, при условии, что я выживу, — добавил царь. — А я могу и умереть.
Он вздохнул.
— Возможно, я даже не доберусь живым до своей спальни.