Царь-дерево
Шрифт:
— Я не понимаю, ты чего-то хочешь от меня или от нее?
— Получается, что от обоих…
На лице Ай Лимин не дрогнул ни один мускул, оно было неподвижным, словно вырезанным из камня. Взгляд ее был, как всегда, холодным и острым.
— Ты помнишь о тех фотографиях, которые Ли Хуэй сняла на площади Тяньаньмэнь? Если говорить с позиции сегодняшнего дня, ты поступил правильно, когда сохранил для нее эти пленки. Но если вспомнить те времена, ты как член союза молодежи поступил нечестно по отношению к своей организации, и ничего славного в том не было…
— А я никогда и не говорил, что я герой.
Сколько раз уже Лян Цисюн испытывал неловкость, стыд, слабость, вспоминая то дело с фотоаппаратами.
— Когда
— Я хотела спросить тебя, ты только тогда познакомился с Ли Хуэй?
— Конечно, и что из этого?
— Среди наших ребят очень много разговоров о тебе и о Ли Хуэй. Тебе нравятся те же люди, что и ей. Если понаблюдать за вами, то и в образе мыслей у вас очень много схожего… На самом деле, я хотела выступить на сегодняшнем партийном собрании, сказать о твоей связи с Ли Хуэй. Хотелось узнать четко твою позицию, твой взгляд на мир. Это было бы очень полезно для того, кто собирается вступить в ряды коммунистов.
— Так почему же ты не выступила?
— Я боялась, что это может тебе повредить. Ведь ты же мой старый друг.
— Честное слово, я не думал… я должен быть благодарен тебе.
Первый раз Лян Цисюну показалось, что Ай Лимин такая же, как и все. Как трудно все-таки ее понять… К остановке подошел автобус, и Лян Цисюн заскочил в открывшиеся двери. Автобус двинулся, Ай Лимин, как изваяние, осталась стоять на месте. Кто знает, о чем она думала? Старый друг…
Придя домой, Лян Цисюн ощутил беспокойство, ему не сиделось, и он вышел на улицу. В освещенной фонарями толпе прохожих почувствовал себя спокойнее. Он решил найти Ай Лимин. Неизвестно отчего, в его душе родилось сильное желание «отомстить». Это же чувство приходило к нему, когда он думал о Сунь Кайюане из Внутренней Монголии или когда вспоминал об эпизоде в кафе… Быть может, все это оттого, что он злится, считая отношение Ли Хуэй к жизни неправильным. Укладывать больше двухсот пятидесяти метров проволоки и не стать передовиком — неужели это не трогает Ли Хуэй, не наводит ее на глубокие размышления? А Лян Цисюн надеялся, что этот урок сильно подействует на нее, они смогут преодолеть преграду, которая их разделяет, станут ближе. Он думал, что это поможет их любви. Иначе ведь ничего не получится.
Ай Лимин жила к югу от Молодежного озера, в рабочем квартале. Каждый раз, идя на озеро, Лян Цисюн и Ли Хуэй должны были пройти мимо этого квартала по асфальтовой улице, обсаженной раскидистыми деревьями. На этой улице всегда было так тихо, что, наверное, можно было услышать, как растет трава. Эта улица заставила Лян Цисюна о многом вспомнить…
На следующее воскресенье после его разговора с Ай Лимин Ли Хуэй снова решила пойти купаться. Шли они по этой же аллее. Спор начался из-за Ай Лимин. Лян Цисюн и не предполагал никогда, что Ли Хуэй так много думала об Ай Лимин и что это так глубоко ее взволнует.
— Нет, разреши мне сказать, что я о ней думаю. Мне всегда казалось, что она как-то по-особенному устроена, и в голове у нее не так, как у всех, и глаза не такие. Как будто она не совсем человек. Ты так не считаешь? В прошлом году во многих институтах стали устраивать танцы. А она устроила два вечера-диспута, на которых разговаривали о жизни. И что она сказала? «Студенты могут танцевать, сколько захотят, а на нашем заводе такого не будет. Сейчас многие молодые люди говорят, что им вздумается, а мне кажется, они могут легко попасть в беду. Нужно выручать их!» Ну не смешно ли? Она похожа на всезнающую добродетельную святую, на бодисатву: свысока одергивает этих молодых людей, хочет их спасти и требует, чтобы все у них было по одному образцу — радость, любовь, чувства, даже одежда… Я вот только не знаю, кто будет спасать ее! Тебе что, неприятно? Твое лицо напоминает сукно,
— А меня-то это каким боком касается?
— А ты ведь тоже член союза. — Лицо Ли Хуэй словно затвердело, на скулах выступили красные пятна, глаза сверкали. Какая она все-таки красивая, в один ее голос можно влюбиться: — А мне глубоко противны те, кто, во всем разбираясь поверхностно, пытаются наставлять других на путь истинный. Указывают: «То не так, это не так, вот так жить нельзя, вот так тоже». Как будто нас папа с мамой по ошибке родили. Если говорить об Ай Лимин, то мне даже ее немного жаль, она как будто совсем лишена молодости. Функционер, посвятивший себя молодежной работе, да к тому же так педантична. Раньше я всегда думала, что у людей ум коснеет с возрастом, и никогда не предполагала, что и в нашем поколении можно встретить…
— Ну, может быть, не все то, что говорит Ай Лимин, неправда?
— Есть доля истины. Но я никогда не считала, что если молодой человек любит красоту, жизнь, если у него есть индивидуальность, то это сразу изобличает в нем приверженность к буржуазному образу жизни. Я совершенно не считаю себя какой-нибудь буржуазной дамочкой. И я не думаю, что Ай Лимин является образцовой принцессой пролетариата.
— Не слишком ли резко ты высказываешься?
Ли Хуэй отломила с дерева тонкую ветку и теребила ее в руках.
— У нас в цехе есть Да Лян — довольно простой и бесхитростный парень. Говорят, что, когда он был еще холостой, решил приударить за Ай Лимин. Вот уж попался, как кур во щи. Он писал Ай Лимин письма, так она их все отдала начальнику цеха Лао Фаньтоу. Лао Фаньтоу передал их в партбюро, те — в молодежную группу. Так эти бумаги ходили по кругу, пока совсем не истрепались и не изорвались. Но Да Лян был все еще бодр. Обсмеяться можно! В один прекрасный день он все же решился с ней поговорить, и она ему выдала, что сначала он должен решить вопрос о своем вступлении в партию, а потом уж они смогут говорить о чем-то другом. Когда он подал заявление в партию, она снова пошла к начальнику цеха и сказала, что Да Лян скрывает какие-то факты о своей семье. Да Лян отвечал, что его старший брат был когда-то правым уклонистом, но потом его реабилитировали и восстановили в партии. Тогда Ай Лимин заметила, что все это, может быть, и так, и именно так и записано в анкете. Но вот насчет исправления правого уклониста — разве росчерком пера можно зачеркнуть историю? Таким образом, дело о вступлении Да Ляна в партию было отложено, а Ай Лимин тогда же стала членом цехового парткома. Отец небесный, как все-таки это ужасно! Хорошо еще, что ее власть не так велика. Если бы она стала, например, секретарем горкома, вполне возможно, что на Да Ляна навесили бы ярлык правого уклониста!
— Ты так думаешь? А не в слишком ли неприглядном виде ты ее выставляешь?
— Вовсе нет. В ней что-то есть, она даже привлекательна.
— Привлекательна? Ты смеешься?
— В каждой женщине есть своя особая красота. И у каждого человека есть свой собственный духовный мир, в котором он живет. Эти миры отделены друг от друга, как отдельные комнаты. Откуда я могу знать, о чем думает Ай Лимин? Я вовсе не хотела ни над кем насмехаться.
Она подняла к нему лицо, глаза ее странно блестели. Как мог знать Лян Цисюн, о чем она думает? Он молчал. Он не во всем был согласен с Ли Хуэй. Он не считал, что нужно оправдывать все то новое, к чему стремятся молодые люди, в том числе и Ли Хуэй. Почему она так резка, так несправедлива, так взволнованна? Он не понимал своих ровесниц — неужели у молодых людей одного поколения разница в мыслях и чувствах может быть так глубока? Ли Хуэй тоже молчала. И тоже прислушивалась к себе.