Царь-дерево

Цзылун Цзян

— Я не буду.

— Нет! Сказано тебе — иди домой. Ты и так устала.

Казалось, он говорил без всякого раздражения, но во взгляде его была какая-то непримиримость. Если она не послушается, они могут сильно поссориться. От голода его характер стал таким резким…

Уже стемнело, а Ян Фань все не возвращался. Она долго стояла у околицы, как настоящая плакальщица. Глубокой ночью раздался стук в дверь: «Ли Хуэй, Ли Хуэй!» Это он. Лицо мрачное, в руках две бутылки водки, жареная курица. И еще копченый окорок, килограммов на пять, а то и больше. Все это он вывалил на стол, зубами открыл бутылку.

— Давай, по бутылке на брата. Выпьем за боевых друзей, оставивших нам столько вещей. Правда, если бы можно было продать еще и их

дома, мы бы два года могли не знать голода.

Рано появившиеся морщины на его лице. Он засмеялся, и лицо его стало похожим на беспорядочно распаханную, изборожденную плугом землю. Ли Хуэй взглянула на него, и ей отчего-то стало зябко. Баранина была очень соленой, картофельная водка плохой, но Ян Фань словно оживал. Когда он допил бутылку и глаза его покраснели, он поделился с ней городскими новостями. Ли Хуэй опять не взяли в университет. И, скорее всего, это не из-за отца. Наверное, кто-то за спиной выступил против нее. Свет лампы плясал в стаканах, вся комната, казалось, качалась и двигалась. Ощущение было такое, будто она первый раз скачет на лошади и вот-вот упадет. Оборвалась ее последняя ниточка надежды. Ли Хуэй застыла, глядя в одну точку.

— Ты просто глупа! Думаешь, все уже приготовлено специально для тебя? А может быть, только твоим потомкам что-нибудь и достанется. Тут еще поразмыслить надо… Если у человека нет твердости и гибкости, он не выживет. И особенно это касается нас — «пушечного мяса „культурной революции“». Нужно, чтобы наши слезы стали нашим вином, нужно всегда делать хорошую мину при плохой игре и любое поражение превращать в победу — только так можно выкарабкаться. А на старости лет будем рассказывать внукам и внучкам о «восьми годах сопротивления».

Ян Фань вдруг ударил кулаком по столу.

— Да меня если будут сто раз упрашивать, я все равно не пойду. Я не верю, что все знания хранятся в университетских аудиториях. Человек может и здесь пройти свой университет, как проходил его Горький!

Огонь в лампе изменился, в нем появились синие языки, и этот потусторонний синий свет падал на лицо Ян Фаня. Паренек был когда-то круглым отличником, членом школьного комитета. В школе твердо решил стать физиком-ядерщиком, поступить в университет, учиться за границей, сделать важное открытие и даже получить Нобелевскую премию. Он стремился к таким, высоким целям! А сейчас, сегодня его университет — возле кучи куриного помета. Ли Хуэй не понимала, отчего в ее душе поднимается такая мстительная злость… Ведь голод она переносит не так тяжело, как Ян Фань, но именно она сходит с ума от отчаяния. Она так хотела поступить в университет, стать филологом, а потом, может быть, самой начать писать. Писать рассказы, стихи, киносценарии… Все это окончательно превратилось в пустую мечту. Все это достанется тем, кто идет позже.

В глазах Ян Фаня светилось понимание, какое может быть только у человека, который сам много страдал. Вслух он успокаивал Ли Хуэй и сам старался верить, что она все-таки покинет эти жуткие места и в конце концов поступит в университет. Он получил уже точную справку, что в госхозе требуются только мужчины, женщины им не нужны. И что же она будет делать здесь одна? Он скрывал эти новости от нее. Сегодня в городе он нашел объявления и пошел разыскивать бюро по набору студентов. Пытался дозвониться — может, у нее появится еще один шанс. Но все автоматы были сломаны — он зря потратил больше двадцати юаней, половину стоимости билета на поезд. Ему не хотелось ей об этом говорить. Но Ли Хуэй уже знала, что Ян Фань устраивается в госхоз, ей сказал об этом Сунь Кайюань. Сунь тоже развернул бурную деятельность: хочет устроить ее в госхоз санитаркой. Ничего, конечно, не выйдет. Как будто это так просто. Скольким начальникам нужно еще устроить своих многочисленных родственниц! Все свои надежды она связывала с поступлением в университет. Если не получится с поступлением, они с Ян Фанем поженятся, и она поедет с ним в госхоз, будет

пока просто домохозяйкой… Но она еще слишком молода — ей всего двадцать два, а в глазах родителей она и вовсе ребенок. Быть может, под давлением обстоятельств она слишком многое приносит в жертву? Но как иначе противостоять судьбе?

Ян Фань смотрел на застывшую Ли Хуэй и чувствовал, как сильно бьется у него сердце. Он швырнул бутылку на пол:

— Погоди, не думай об этом. Сейчас я тебе кое-что принесу.

Он выбежал из комнаты и скоро вернулся с букетом цветов, который он привез из города.

— Это твои любимые цветы.

— Лилейник?

— Считай, что хризантемы.

Какой измерить мерою страданье! А ветер западный рвет штору на окне… Ты желтой хризантемы увяданье Увидеть мог бы, заглянув ко мне [72] .

72

Строки из стихотворения Ли Цинчжао (1084—1151) в переводе М. Басманова.

— Чудесные цветы и чудесные слова. — Ли Хуэй поставила цветы в старенькую желтую вазу, улыбнулась. — Мне кажется, что цветок для человека — словно близкий друг.

Лилейник — это желтые цветы без сильного запаха, похожие на хризантему, но не такие большие и пышные. У Ли Хуэй они всегда вызывали нежные пылкие чувства. Вот и сейчас она сжала в руках старенькую вазочку, на глаза ей навернулись слезы. Они сидели с Ян Фанем до рассвета. Проговорили всю ночь — обо всем на свете. Но казалось, не сказали друг другу ни слова. Когда он поднялся, чтобы уйти к себе, Ли Хуэй предложила:

— Перебирайся жить ко мне. Я так боюсь этой мертвой тишины вокруг…

Он ушел, но потом его не было один, два, три дня, а она не могла найти его и побежала наконец к Сунь Кайюаню в госхоз. Тот наверняка знал, но ничего ей толком не сказал. Здесь была какая-то тайна.

— Я не уйду отсюда, пока ты не скажешь.

— Да не беспокойся. С ним ничего не случится. Он должен послезавтра вернуться.

Через два дня Сунь Кайюань сказал ей:

— Он приедет сегодня. Приготовь ему хороший ужин. Он тебе кое-что привезет.

— Что?

— Вот приедет — и узнаешь.

Большой Сунь дал ей десять юаней, столько он зарабатывал за полмесяца. На эти деньги Ли Хуэй собрала просто роскошный стол. Потом села перед цветами, на которые падал свет лампы, и стала ждать. На самом деле она больше всего ждала не каких-то новостей, а самого Ян Фаня. Она скажет ему: «Мы поженимся. Ты и я. И будем жить в этой комнате». Ян Фань обрадуется, развеселится. Или обнимет ее и заплачет… Ли Хуэй слышала, как бьется ее сердце.

Степная ночь. Тишина, свежесть. Доносится далекий лай собак, веет сыростью. Вот уже двенадцать, а Ян Фаня все нет. Где же он? Она пошла к его дому, пробираясь в зыбкой тени деревьев, надеясь увидеть огонь в окне. Вдруг где-то замяукала кошка — словно кто-то заплакал, — сердце Ли Хуэй сжалось. Луна, почти совсем круглая, показалась ей вставленным в темный мрамор венком. На рассвете Ли Хуэй сквозь сон услыхала стук копыт. Она открыла дверь, в комнату вошел Большой Сунь.

— Ян Фань умер.

— Что ты сказал?

Она испуганно смотрела на его красное, потное лицо.

— Он поехал, чтобы уладить твое дело с университетом. Добрался до самых высоких инстанций. Вот уведомление о твоем зачислении в Северо-Западный университет на факультет китайского языка…

— Я не хочу! Я не хочу! Где он?

— Он возвращался и сбился с дороги. Наверное, незаметно попал в болото. Его пастухи нашли…

Ли Хуэй бросила бумажку на пол, выбежала из дома и, вскочив на коня Большого Суня, поскакала к болоту. Накрапывал мелкий, но частый дождик…