Царь-дерево
Шрифт:
…В степи тогда уже зеленела трава, и вода в реке зацвела. Ли Хуэй только приехала из Пекина и сразу побежала купаться, словно иначе не могла избавиться от душевной боли. И воды Чжумацинь будто звали ее к себе, сердце Ли Хуэй забилось.
— Какая вода холодная, кусается! — Она стояла в воде.
— Ты мыло взяла? — крикнул с берега Сунь Кайюань.
— Взяла, а тебе не дам! Ты так хорошо загорел, а сейчас все смоешь!
Сунь Кайюань достал из сумки фотоаппарат.
— Не двигаться, я буду тебя снимать! Когда ты станешь премьер-министром, эту фотографию выставят в Историческом музее!
— Пока я
— Ты лучше всего, когда я тебя сниму, покончи с собой, чтобы наша страна избежала реставрации капитализма!
— Это правильно. Снимай!
Он навел фотоаппарат. Как раз в этот момент из воды неожиданно вынырнул Ян Фань. Как чертик из табакерки, что заставляет людей вздрогнуть. Так получилась эта фотография. Иногда Ли Хуэй хотелось ее разорвать. Девушка с парнем — что с того? Почему это вызывает такое волнение? Маленькая фигурка на небольшом кусочке бумаги. Но как хорошо виден весь его характер, как приятно смотреть на его улыбающееся лицо. Разве она не любила его?
Если она и не разорвала до сих пор фотографию, то только потому, что это единственное свидетельство, что они когда-то были вместе. Когда же он вошел в ее жизнь?
…Наступали пекинские багровые сентябрьские сумерки. Ли Хуэй шла по Садовой, не обращая внимания на поток машин и прохожих. Ей было странно, что среди всех этих людей она так одинока. Жизнь бросала ее из стороны в сторону, будет ли этому предел? Мама умерла в 301-й больнице, папу забрали. Она шла со свидания с отцом, неужели она видела его в последний раз? Она не плакала. Слез не было, она была в ужасе от этой «революции», разорвавшейся как атомная бомба. Куда идти? Она — одна из незаметных жертв «революции», дома у нее нет, все раскололось, как упавшая ваза. Достоинство и унижение, попытки что-то понять и растерянность — все чувства смешались в ее душе. Вернуться домой, в тот двор, откуда папу увезли на машине? В комнатах только кровать, чемодан и старая одежда. А есть хоть что-нибудь, что принадлежит ей? Пойти в школу? Ловить шепот, презрительные и враждебные взгляды однокашников? Двое военных вызвали ее с митинга образованной молодежи, уезжающей в деревню. Они сказали ей об аресте папы. Тогда она упала в обморок… А потом? Что было потом, она помнит плохо, но для чего-то пришла домой к Ян Фаню. Она уколола себе палец и кровью на носовом платке написала заявление. Она умоляла не отталкивать, не бросать ее, а взять с собой во Внутреннюю Монголию. Что сказал тогда Ян Фань? Кажется, ничего не сказал, только глаза его стали какими-то жесткими. Тетка Ян Фаня начала причитать и плакать: «Бедная деточка! Какая бедная…» Ли Хуэй тоже заревела. Она убежала от этой доброй тетушки и пошла искать отца. Он находился в доме с маленькими окошками, добираться до которого нужно было очень долго. Что он сказал ей? Она как будто ничего не слышала, а только смотрела на его руки, соединенные блестящими наручниками.
Как темно ночью. От фонарей на дороге красные отблески, словно кровь. Холода еще не наступили, но ее бил озноб, стуча зубами, она дрожала всем телом. Как пролетел тот день? Как кошмарный сон — запутанный и нелепый. В тот день она до конца поняла, что она — вовсе не прекрасный цветок, которым должны любоваться люди, что дорога под ногами отнюдь не гладкая и что будущее ее вовсе не будет похоже на прекрасную весну. В этом и есть тайна существования человека на земле? Неужели она увидела ворота ада? Эта мысль ее позабавила, и она сказала себе: «Так-так. С чего это я должна бродить и жаловаться людям? Сердце у меня чистое, в нем нет ничего плохого. Руки тоже чистые, не в крови!» И все-таки обрела она чистоту или потеряла? Слабая одинокая девушка этой холодной темной ночью склоняла перед судьбой голову. Окружающий мир может убить волю в человеке, объективные силы убивают его веру. Она совершенно не видела для себя выхода. Она была так напугана…
Она вынула из кармана мамину фотографию и рассматривала ее в свете фонаря. Какая мама красивая, какое счастливое у нее лицо. Ли Хуэй тоже должна быть спокойной. Мамины глаза утешали, но она боялась смотреть в них, ей не хотелось, чтобы мама узнала ее мысли. Руки ее уже не дрожали. Потом она сидела в каком-то кафе у засиженного мухами столика, подносила ко рту стакан с вином и делала маленькие глотки. Вино было таким сладким, почти как фруктовый сок. Вздор! Кто сказал, что вино — это вред? Кто посмел сказать, что девушкам нельзя пить? «Еще стаканчик!» Она положила на стойку деньги. Продавец взглянул на нее удивленно и поправил очки на носу. Люди за ближайшими столиками повернули головы.
Она не знала, сколько выпила, только чувствовала, как внутри все сильнее разгорается приятный огонь. Жалкая и потерянная, она купила в аптеке бутылочку яда от тараканов и, словно опять обретя силу и уверенность, бродила по улицам. У нее была цель — найти маму, попасть к ней, в удивительное небесное царство. Ее домом была теперь дощатая комната в бывшем папином гараже. Гараж был темным, холодным, кое-где выступала плесень — все было похоже на другой мир. Здесь ее жизнь превратится в бабочку, которая вылетит через это маленькое окошко и полетит по залитому лунным светом простору и, может быть, доберется до того волшебного дворца… Ли Хуэй открыла чемодан и стала выкладывать вещи на кровать. Она как будто в первый раз обнаружила, как много у нее одежды, а ведь, когда мама была жива, сколько раз она устраивала скандалы, что ей нечего носить. Что надеть сегодня? Может, эту военную форму? Ее подарила мама. Разве она не хотела раньше быть, как мама, военным врачом? Как здорово, в этой форме можно представить,
— Ты? Как ты пришел? — Ли Хуэй смотрела на него широко раскрытыми глазами.
Краска вернулась на лицо Ян Фаня, он бросил пузырек на пол, подошел к Ли Хуэй и грубо схватил ее за руку. Он почти кричал:
— Послушай! Безмозглая! Дура! Ты что хотела сделать?! Твоя смерть может только навредить «великой культурной революции»! Ты только отделишь себя сама от народа и партии! Ни один человек не пожалеет такую сумасшедшую!
Закусив губу, Ли Хуэй смотрела на Ян Фаня.
— Пошли скорее со мной! Я нашел руководителя отряда Сунь Кайюаня, он видел твое заявление и согласился тебя взять. Мы отправляемся во Внутреннюю Монголию, в степь, и будем там строить новую жизнь! Пошли, пошли, эх ты, дурочка…
Она пошла вместе с ним. Он держал ее под руку и примерялся к ее шагам, как будто вел младшую сестричку. Некоторое время по инерции он еще ругал ее. Она старалась не смотреть на него, только заметила в свете фонаря капли пота у него на лбу. Ей так хотелось прижаться к нему и заплакать…
Ли Хуэй с трудом открыла глаза, освобождаясь от сна. Подушка под щекой была мокрой, фотография в руке слегка помялась. Она не знала, сколько проспала, за окном все еще было темно. Она положила фотографию на стол. Этот снимок занимал в ее сердце особое место, он словно находился в запретной зоне, куда никто не имел права войти, да и она сама вступала осторожно-осторожно. Ни о чем этом она отцу не говорила. Хотя отец много раз как бы невзначай спрашивал, что это за парень на фотографии, и даже добавлял, что его можно было бы вытащить в Пекин, она только улыбалась в ответ. Ли Хуэй понимала, что отец по-настоящему волнуется за нее, ее жизнь была частью его жизни, все, что касалось ее, касалось и его, да и что у него оставалось в жизни, кроме нее? Когда все засыпали и в доме становилось тихо, отец закуривал и несколько часов просиживал у фотографии мамы. Он тонул в облаках дыма, а мысли его уносились, наверное, далеко-далеко. Хотя Ли Хуэй не знала, что сказала ему мама перед своей кончиной, но она догадывалась, что творится у него на сердце. Он был так одинок.
Но кто сумеет разобраться в том, что творится в сердце девушки? Оно похоже на темную осеннюю воду или на переливающееся огнями звездное небо. Ян Фань умер три года назад, а она все еще ждет чего-то. Если хорошо подумать, то просто смешно. Ян Фань в ее сердце — как звезда, которая перестала светить. Она хранит себя для него? И при этом не считает свою безответную любовь какой-то жертвой? Скорее это гордый, несбыточный и прекрасный сон.
Она вышла из комнаты и открыла дверь к Сю Фэнь. Сю Фэнь возилась с обувью — кажется, пришивала подошву. Она может сидеть за этим делом часами. Ли Хуэй прошла к Сунь Кайюаню. Он лежал как мертвый, в глубоком сне. Дверь в папину комнату открыта — значит, отец вернулся. Непонятно, когда же он пришел. Уже спит на диване. Глаза у него крепко закрыты, морщины на лице разгладились, рот приоткрылся. Он слишком устает. Нет, он слишком одинок, слишком одинок… Часто она видела, как он засыпал поздним вечером: газеты, бумаги, в руке ручка, очки свалились на пол. А сколько раз по выходным она уходила из дому, вылетала как беззаботная птичка — отдыхать с друзьями, слушать музыку, спорить о литературе, рисовать, купаться. Потом она возвращалась домой и видела, что папа стоит молча на террасе, стоит, наверное, уже долго, и она всегда начинала испытывать угрызения совести оттого, что оставила его дома одного. О чем он думал? Неужели он не испытывал ни беспокойства, ни тоски, неужели у него не было каких-то своих сокровенных мыслей? Но кому он об этом может сказать, кому может раскрыть свое сердце? Ли Хуэй давно уже не маленькая, восемь лет в степи сделали свое дело. Но после того, как умерла мама, после десяти лет беспорядков и хаоса между ее жизнью и жизнью отца как будто образовался какой-то ров. Этот ров разделял их, и они, представители разных поколений, часто не могли друг друга понять. Как будто утратили общий язык, потеряли возможность сопереживания. Ли Хуэй называла этот ров «рвом поколений». Подобная ситуация так или иначе является общей для всех, но казалось, что ни у кого этот ров не был таким глубоким, как у них.