Царь-дерево

Цзылун Цзян

Сердце у Лао Вэя екнуло: а Сяо Тан? Где он? Вдруг обиделся и не придет? Тогда дело плохо! Как без дирижера? Угораздило же меня так распалиться, да еще при всех. Парень он гордый, с достоинством, наверняка не простит. Ой! Что же это я наделал? Надо обязательно разыскать Сяо Тана, обязательно! Он вышел из оркестровой ямы, где у входа сгрудились музыканты. Он знал, что среди них нет Сяо Тана, и все же внимательно обвел взглядом всех, прошел за кулисы, но и там его не было.

Прозвенел второй звонок. Лао Вэй даже вспотел от волнения. Кто-то из актеров был уже одет и загримирован, кто-то искал на вешалке свой костюм, некоторые в уголке тихонько пробовали голос, актрисы,

готовые к выходу, сидели и вязали. Из-за кулис Лао Вэй вышел в темный дворик, обошел его, через главный вход попал в вестибюль, а оттуда — в зрительный зал. Окинув зал взглядом, прошел вперед. Луч проектора все время двигался, искал на сцене нужное место. Лао Вэй подскочил к оркестру, растолкал зрителей, стоявших у барьера, и увидел, что на дирижерском пульте никого нет.

«Где Сяо Тан?» — спросил он взглядом музыкантов.

«Тебе лучше знать», — также взглядом ответили музыканты.

Лао Вэй прошел за декорации, заглянул в туалет.

Прозвенел третий звонок.

— Гасите свет! Свет гасите! — орал Лао Сун. Се опять что-то напортачил.

— Сцена! Все в порядке? — снова раздался голос Лао Суна, он опрашивал службы перед началом спектакля.

— В порядке!

— Свет в оркестр!

Подождите! — хотел крикнуть Лао Вэй, но голос ему не повиновался. В глазах потемнело, все было словно в тумане, вертелось, кружилось. Он ничего не видел, не слышал. Прошло довольно много времени, и вдруг откуда-то издалека, будто из другого мира, донесся переливчатый женский голос: «Чайка, сизокрылая морская чайка, куда ты улетела?..» Звучала ария, ее сопровождали звуки музыки. О, ведь это же скрипка, скрипка! Потом заиграла труба, зазвенели литавры. Значит, оркестр играет, раздвинулся занавес. Лао Вэй подошел из-за занавеса поближе к сцене и увидел Сяо Тана, широко раскинувшего руки. И Лао Вэю показалось, что Сяо Тан готов заключить в объятия оркестр и саму музыку. Но достойна ли эта музыка того, чтобы так горячо и самозабвенно дирижировать?

Маленькие трубы на высоких звуках то и дело срываются, тромбон детонирует, рояль, у которого должен быть плавный, певучий звук, звучит как цимбалы… а скрипка едва слышна…

«Не осталось музыкантов, разъехались! Кем я буду дирижировать? Замените музыкантов! Дайте мне другого скрипача, барабанщика, пианиста и валторниста! Замените!» — когда-то колотил кулаком по столу Сяо Тан в кабинете у Лао Вэя. «Дайте мне время, и я подготовлю вам музыкантов, мы будем играть Бетховена, Чайковского, Моцарта. Кому нужна эта «Бегония»? Черт бы ее побрал», — истошно кричал Сяо Тан. И еще некоторое время спустя: «Я все подготовил, можно дать несколько концертов», — посмеивался Сяо Тан. Он вел себя довольно дерзко.

Когда ты успел их подготовить? Каким образом? Так-то ты выполняешь распоряжения начальства репетировать только оперную музыку? Настойчиво уговариваешь музыкантов, помогаешь им переписывать ноты, носить пюпитры. А они режутся в карты, вяжут кофты, в перерывах между репетициями, выступлениями!

Сяо Тан — совершенный ребенок, ничего не понимает! Руки у Лао Вэя дрожали, ноги тоже. Он прислонился к занавесу, чтобы не упасть. Кто-то подставил ему стул, легонько коснувшись его ватных ног, и он послушно сел.

— …Товарищ Вэй! Я так люблю музыку, так люблю! Я даже могу не есть, лишь бы была музыка! Возьмите меня в ансамбль, я уволюсь из совхоза в Хэйлунцзяне и перееду сюда насовсем, в бригаду, а потом переведусь в ансамбль. Возьмете?

— Взять можно, но… — Лао Вэй смотрел на парня, не зная, что делать. Тот был одет так, как одеваются на северо-востоке, а говорил на шанхайском

диалекте, что он смыслит в гармонии, в контрапунктах, в фа мажоре, в ре миноре?

— Что — но?.. — Парень схватил Лао Вэя за руку, в голосе его была мольба.

— Если ты уволишься, пропадут восемь лет стажа, ну переведешься ты сюда, к нам, в производственную бригаду, а вдруг не окажется штатной единицы и ты останешься и без пайка, и без зарплаты?

— Я не боюсь. Я хочу работать в ансамбле! — решительно заявил парень. Никакие уговоры на него не действовали.

Помощник Лао Вэя, стоявший рядом, смотрел на парня с недоверием и вдруг спросил:

— А почему бы тебе не попытать счастья и не держать экзамены в хэйлунцзянский ансамбль? В одной провинции перевестись на другое место работы ничего не стоит. И стаж сохранишь, и сложностей с оформлением не будет.

— Совхоз меня не отпустит. — Взгляд парня угас.

— Почему? — в один голос спросили Лао Вэй и Лао Сун.

— Потому что мне не по душе сельхозработы…

— Шанхайцы боятся трудностей.

— Ерунда! — вскричал парень. — Трудностей я не боюсь, а вот сельхозработы действительно не люблю. Не люблю обрабатывать землю, не люблю, и все! Мечтаю заняться музыкой, разве это запрещено? Почему? Потому только, что я выпускник шестьдесят восьмого года и обречен быть крестьянином? Если бы не «культурная революция»… — Парень спохватился, что наговорил лишнего, и замолчал — разговоры такого рода даже в семьдесят шестом году были небезопасны.

— Ну а если бы не «великая культурная революция», чем бы ты занялся? — очень мягко, ободряюще задал вопрос помощник Лао Вэя; Лао Вэй тоже дружелюбно смотрел на парня, приглашая продолжить.

— В шестьдесят шестом я сдал экзамены на дирижерский факультет шанхайской консерватории, а потом все пошло прахом.

Наступило молчание. Первым заговорил Лао Сун:

— Его можно перепрописать у меня на родине, в Шитуне, в доме дядюшки.

Лао Вэй кивнул. Парень, который стоял понурившись, поднял голову, и глаза его изумленно и радостно сверкнули за стеклами очков. Он сорвал с головы шапку и дрогнувшим голосом заявил:

— Я буду очень стараться. У меня есть кое-какие соображения, я уже поделился ими с оркестрантами. Нам нужны еще два скрипача, один тромбон и один фагот.

О господи! Неизвестно, удастся ли выбить для него единицу, а он уже предлагает увеличить количество музыкантов! Какой-то сумасшедший!..

Лао Вэй, вспоминая это, устало откинулся на спинку стула, улыбнулся… Сяо Тан дирижировал вдохновенно, движения его были выразительными и точными, но скрипки звучали сухо, безжизненно. Лао Вэй вспомнил, как в прошлый раз кто-то в шутку сказал Сяо Тану: «Ты хоть плачь, им все равно».

Чтобы этот злосчастный оркестр звучал, Сяо Тан буквально лез вон из кожи, а его прозвали «дьяволом». Он то и дело ссорился с музыкантами. И все из любви к музыке. Люди спят, а он включает магнитофон на полную мощность, считает, что музыка оказывает на спящего благотворное влияние и развивает музыкальные способности. Лао Вэю очень хочется испытать это на себе, но стоит ему услышать симфоническую музыку, как у него тотчас начинается головная боль. Сяо Тан не отпускает музыкантов на свидания с подружками, проводит занятия и учит слушать музыку. Что такое девицы в сравнении с музыкой? Товарищи злятся, говорят: «У тебя нет подружки, вот ты и не понимаешь нас!» А он твердит, что подружка у него есть, — может быть, для того, чтобы доказать свою правоту? Во всяком случае, с девушкой его никто ни разу не видел и писем, написанных женским почерком, он не получал.