Царь-дерево
Шрифт:
Подготовили выступление, а помещения не было. Куда только ни бегал Лао Вэй, к кому ни обращался, все безрезультатно. В управлении Лао Вэй столкнулся с Лао Суном, который, посмеиваясь, поздоровался с ним. Лао Вэй бросил на него пренебрежительный взгляд. И без того раздосадованный, он буквально вскипел от злости, увидев Лао Суна. Ведь после его ухода в ансамбле все пошло кувырком: декорации никуда не годные, освещение из рук вон, актеры — сплошь провинциалы, оркестр — хуже не придумаешь. Но Лао Сун бесцеремонно выпрашивал билеты на все выступления ансамбля, а после спектакля, энергично жестикулируя, говорил без умолку. Лао Вэй несколько раз встречал его в канцелярии городского отдела культуры, прошел слух, что он собирается возвратиться в ансамбль. Пустые надежды!
— Нашел помещение?
Одному богу известно, как он пронюхал, что Лао Вэй хлопочет о помещении, и предложил:
— А что, если я попробую?
— Ты?
— Я! Хоть сейчас готов.
Через три дня он позвонил из Нанкина.
— Срочно приезжайте, послезавтра выступления.
— Как тебе удалось, прохвост?
— Это уж мое дело, пятьдесят фунтов взрывчатки и десять ручных гранат, — коротко ответил он.
В Нанкине Лао Вэй узнал, что Лао Суну помог один из его друзей, сотрудник отдела гастролей провинциального управления культуры. Не обошлось без «пятидесяти фунтов взрывчатки», то есть пятидесяти цзиней [35] орехов, и «десяти ручных гранат» — десяти бутылок кунжутного масла. Как отчитаться за эти расходы, в какую статью их внести? Лао Вэй отругал помощника за нелепую затею. Лао Сун возразил: «В каждой организации есть статья дополнительных расходов. Иначе как налаживать отношения с нужными людьми, искать обходные пути? Без этого не проживешь. Так что не бери в голову». Лао Вэй повздыхал: ведь он и сам это хорошо понимает. И все же гордился тем, что прежде их ансамбль обходился без этой дополнительной статьи.
35
Цзинь — мера веса, приблизительно — 0,5 кг.
Как бы то ни было, они дали в Нанкине два представления и еще несколько на обратном пути. Пропутешествовали три месяца, покрыли расходы на выступления, налоги и купили две лампы взамен разбитых, после чего чистый доход еще составил тысячу юаней. Не так уж много, но все же доход! Лао Суна расхваливали на все лады, один только Лао Вэй ворчал: «Непутевый!»
Узнав об этом, Лао Сун, улыбаясь, сказал прямо в глаза Лао Вэю: «Непутевый, что же делать?» Улыбка у Лао Суна была печальная, и сердце Лао Вэя смягчилось. Если бы не изворотливость Лао Суна, не съездили бы они на гастроли. Да еще как успешно. Может быть, Лао Сун и не заслуживает упреков? И все же Лао Вэю претили все эти обходные пути. Однако в ансамбль Лао Вэй принял Лао Суна и посадил за стол напротив своего.
Вернувшись в ансамбль, Лао Сун еще более рьяно принялся за работу, он изобретал множество способов получать прибыль. Если кто-нибудь, например, приглашал их актера или актрису или художника из ансамбля, Лао Сун требовал самой высокой оплаты; если приглашали на радио музыкантов, ставил непременным условием бесплатное объявление программы, более того, он велел художнику сделать статуэтки Венеры и продавать их на улицах. Лао Вэй рассердился: «Зачем ты разрешаешь актерам заниматься торговлей?» Лао Сун, как всегда невозмутимо, ответил: «Свободная торговля не идет вразрез с законом, не все ли равно, белая или черная кошка, главное — чтобы ловила мышей».
Распространился слух, будто «Непутевый» заигрывает с Цзинь Жун, меццо-сопрано. Вскоре Лао Вэй сам в этом убедился. Но решил сделать вид, будто ничего не знает. Если же кто-нибудь скажет ему об этом, он ответит: «Разве между мужчиной и женщиной могут быть только любовные отношения?» Не договорив, он махнет рукой и прикинется глухим. А в душе утешит себя: «Не все ли равно, белая или черная кошка, главное — чтобы ловила мышей».
Лао Вэй высунулся в окно, вдохнул свежего воздуха. Под окном — черный ход в театр, напротив — вход в летний кинотеатр под открытым небом. Под тусклыми уличными фонарями расположились торговцы семечками, арахисом, орехами, кунжутными сладостями, редисом.
Обычно Лао Вэй просыпался чуть свет и отправлялся за овощами, заводил разговоры с крестьянами, торговавшими на свободном рынке. Горячился, ругался, грозился не покупать их товар и в конце концов уходил с пустыми руками. А на государственном рынке на овощи даже смотреть не хотелось: гнилые, лежалые. Приходилось возвращаться к частникам, овощи там были свежие, куры жирные, рыба живая. Крестьяне-торговцы, с босыми ногами, темными, как древесная кора, курили свои трубки. Нередко вместе со взрослыми торговали дети, только алчность в глазах была недетская. Лао Вэй, конечно же, уходил побежденным с поля боя, неся в руках кур, рыбу, овощи, его обвешивали, не уступали ни фэня [36] , а дома его встречала рассерженная жена, которая клялась уничтожить свободный рынок. Лао Вэй тоже считал, что свободный рынок культивирует в человеке самые темные его стороны. Но обойтись без этого рынка нельзя. Все там есть, самого лучшего качества, даже большие свежие раки.
36
Фэнь — сотая часть юаня.
Лао Вэй вздохнул и устремил взор вдаль, где сверкала, словно усыпанная цветным жемчугом, лента рекламы на гостинице «Пэнчэн». Едва слышно доносились ритмичные звуки румбы, возможно, уже началось представление. Торговля процветает, а у нас дела все хуже и хуже.
Лао Вэй прислушался, звуки румбы повторялись снова и снова, о, эти восемь минут румбы! Нужны ли они социализму?
— Скажи, папа, что такое социализм? — спросил как-то сын, надевая джинсы, привезенные из Пекина.
— Социализм — это когда люди живут не только ради денег, — ответил Лао Вэй.
— И за еду не надо будет платить?
— Надо, только деньги не будут играть такой роли, ведь теперь у нас пока как при капитализме — идем не вперед, а назад!
— А может, это мы наступаем?!
— Негодяй! — Лао Вэй в сердцах выругался.
Сын отвернулся и скорчил рожу. А потом Лао Вэй услышал, как он на кухне сказал матери: «Отец совершенно не понимает той простой истины, что в основе всего лежит материя». Лао Вэй вспыхнул от гнева. Он несколько лет изучает революционную теорию и, видите ли, не понимает истины, а этот сопляк понимает! Поживем — увидим, чья истина восторжествует…
«Поживем — увидим, поживем — увидим. Поймешь, когда, столкнувшись с действительностью, набьешь себе шишки».
За кулисами в самом темном углу стоял Лао Сун, на его полных губах играла холодная усмешка, а со сцены доносилась песня: «Есть в мире прекрасный цветок…» Десятый день выступал ансамбль в небольшом уездном городке на юге, гастроли подходили к концу, на сегодня, на утро, было намечено выступление в городском Дворце культуры, на полдень — отъезд. Вещи были упакованы, все сидели прямо на узлах и смотрели новый фильм китайского производства. В это время из города вернулся товарищ и сообщил, что Дворец культуры расторг с ними контракт, заключив его с труппой драматического театра провинции. «У них более стабильное положение, они дают полный сбор и прибыль», — оправдываясь, заявил администратор Дворца культуры.
— Администратор, должно быть, пригласил эту труппу после того, как побывал на их представлении, — предположил Лао Сун.
— Вероломны, как гоминьдановцы! — заорал, выругавшись, Лао Вэй.
— Что проку злиться и поносить людей? — заметил Лао Сун. — Сделаем так. Я еду немедленно в город, попробую договориться. Может быть, удастся выступить после этой нахальной труппы, когда они закончат свои представления. — И он обратился к бухгалтеру: — Дайка мне сто юаней…
Лао Вэй перебил его, стукнув кулаком по столу: