Царь-дерево
Шрифт:
Го Цзиньтай оцепенел, в голове гудело. Все как по команде повернулись к нему. Инь Сюйшэна не покидало приподнятое настроение, решение, оглашенное Цинь Хао, удивило и обрадовало его, втайне он давно мечтал о падении Го Цзиньтая. В возбуждении он вскочил с места, услужливо долил водички в стакан оратора, несмело скользнул взглядом по документу в папке и… обомлел: перед Цинь Хао лежал чистый, без единой точки, лист бумаги! Он с опаской покосился на внушительную фигуру комиссара, полным ртом глотнул холодного воздуха. Рука Иня задрожала, он едва не выронил термос…
Го Цзиньтай бежал, словно за ним гнались с палками. Он никак не мог предположить, что Цинь Хао сведет с ним старые счеты, вытащив на свет «дело о здравице». Похоже, решился разделаться с ним. Запершись
Отчий дом его был в Цайу. Когда весной 1942 года через поселок, в котором он зарабатывал поденщиной, прошли части Армии сопротивления, он бросил мотыгу и ушел с ними. Ему было тогда пятнадцать лет. На войне, где существуют свои суровые и справедливые мерки к людям и где приходится смотреть смерти в глаза, ему везло. В 1946 году он уже был ротным. В боях он воевал яростно и умело. Если бы не разжалования и взыскания, он давно вошел бы в комсостав дивизии. Впервые его разжаловали летом 1948 года. После боя рота расположилась на отдых на берегу реки Вэйхэ в деревне Лючжуан. Здесь же разместилась служба оказания помощи фронту, возглавляемая секретарем укома по фамилии Фань. В деревне после расправы над помещиком остались его дочери, обе красавицы, словно едва распустившиеся бутоны. На них многие заглядывались. Их выгнали из богатых покоев и поселили в соломенной лачуге бывшего батрака на восточной окраине села. Как-то ночью Го Цзиньтая внезапно разбудил старик из деревни, он прибежал сказать, что секретарь Фань балует с помещичьими дочками. Го рассвирепел и, взяв с собой двух солдат, бросился прямо на восточную околицу. Перемахнув через плетень, он распахнул пинком дверь и заорал:
— Вон отсюда, сукин сын!
— Ой-ой-ой, спасите, помогите, — раздался девичий плач, — он пригрозил нам пистолетом…
Фань свернулся в комок на лежанке.
— Почтенный Го… командир роты… пощади, пощади на этот раз…
— Пощадить? А ты зараз — двоих!
Ударом он сбросил его на пол. Голый Фань бросился в ноги к Го Цзиньтаю, моля о пощаде.
— Мать твою, страна воюет, а ты пороху не нюхал и еще гарем тут развел!
Рывком выхватив из-за спины солдата винтовку, он ударил Фаня прикладом. Раздался глухой стук, и Фань, как дохлый пес, растянулся на земляном полу. Придись удар прямо по голове, Фаню наверняка пришлось бы в «журавлиной упряжке» отправиться на Запад [48] . Он пролежал два месяца в госпитале и вышел с большой, с куриное яйцо, шишкой на лбу. Его понизили в должности, сделав счетоводом. А Го Цзиньтая за «милитаристские замашки» разжаловали из командира роты в командиры отделения. Наказание мало огорчило Го Цзиньтая. А история о том, как он в гневе шарахнул блудливого секретаря по голове прикладом, разнеслась широко, пополнив «армейский фольклор».
48
По поверьям, там находится «страна мертвых».
Через год перед началом боев за переправу реки он был назначен помкомом роты. Когда три колонны Полевой армии развернули боевые действия по форсированию реки, Го возглавил штурмовой отряд первой роты и первым прыгнул в лодку. В ходе переправы рота потеряла убитыми и ранеными половину личного состава, погибли все командиры. Тогда Го Цзиньтай принял на себя командование и повел за собой оставшихся в живых товарищей. Заняв боевую позицию на береговой отмели, он прорвал оборонительные укрепления противника. После битвы приказом штаба и политуправления Полевой армии роте было присвоено почетное звание «первой роты форсирования реки». Го Цзиньтай был отмечен за особые заслуги и вновь назначен командиром первой роты.
Вторичное разжалование произошло осенью 1957 года, оно не имело политической подоплеки и было связано с несчастным случаем на стройке. В то время, будучи начальником штаба дважды заслуженной дивизии, он участвовал в большем строительстве в горах Цюэшань. Как-то ночью в его смену двое бесшабашных солдат в нарушение правил техники безопасности вскочили в груженую вагонетку и, раскачиваясь, покатились по наклонной узкоколейке вниз. Внезапно вагонетка сошла с рельсов и с разгона врезалась в
После второго случая Го Цзиньтай стал притчей во языцех. Многие с опаской косились на него, говорили, что он «играет с огнем» и плохо кончит. Он же прямо, без обиняков рассказывал о своих взлетах и падениях и не таил в душе никаких обид.
Но дальше жизнь поставила перед ним задачку, которая уже не решалась как простое уравнение первой степени. «Дело о здравице», как его назвали, произошло весной 1961 года, сразу после того, как их войсковая часть была переформирована и переброшена в Луншань, а сам он произведен в комбаты. В трех ли от гарнизона находилась деревня Лунвэй — «Хвост Дракона». В тот год в стране разразился голод, бедствие не пощадило никого. По слухам среди солдат, даже председатель Мао отказался от мяса, и они с премьером Чжоу питались кукурузными лепешками. Солдатское довольствие, однако, не урезали ни на грамм, оно так и составляло сорок пять цзиней зерна в месяц. Эта забота трогала бойцов до глубины души.
Сорок пять цзиней зерна в месяц, по понятиям простых людей, выдают только в раю! Но они ошибались, голод не миновал и военных. В те годы особенно жестоко страдали от голода районы, где крестьяне «запустили спутники» — дали «рекордные урожаи в десять тысяч цзиней с му». Большинство солдат вышло из крестьян, и в их семьях, в деревнях, доведенные до крайности люди все чаще вспоминали о райских кущах солдатского бытия! В воинские части бесконечным потоком потянулись родственники. Обеспокоенное командование вынуждено было выпустить приказ, по которому свидания с родными (не более двух человек, включая детей) разрешались раз в году, сроком не более недели. Приказ приказом, но у кого достанет духу прогнать женщину с детьми на руках! Голод не шутка! Вот и получалось, что солдатский паек стал меньше цзиня зерна в день. Бойцам стройбата, которые изо дня в день были заняты тяжелым физическим трудом — дробили камни, грузили кирпичи, крепили своды, вгоняли сваи, — тоже пришлось перейти на полуголодный паек и потуже затянуть ремни.
Голод, уродуя плоть, подтачивает и нравственную основу человеческих отношений. В прославленной «роте военного коммунизма» не осталось ничего «общего», каждый тянул себе, бойцы переругивались из-за того, что кому-то досталась порция больше, дошло до того, что на кухне выставляли контролеров от рот следить за раздачей.
Однажды под вечер они стали свидетелями сцены, которая на всю жизнь врезалась им в память. Это случилось к концу смены, когда на строительной площадке первой роты появился кашевар с корзиной хлеба. Вдруг он заметил медленно приближавшуюся со стороны деревни Лунвэй толпу женщин, стариков и детей. Их было человек сто. Усталые после смены солдаты в недоумении разглядывали процессию, которая подходила все ближе и ближе…
— Да они хотят забрать наш хлеб! — вдруг осенило кого-то.
Все всполошились, выстроились цепочкой перед корзиной, кто-то схватился за ружье.
— Стой!
— Стой! Стрелять буду!
Щелкнул ружейный затвор. Толпа не дрогнула, не остановилась, лишь слегка замедлила шаг. Смерть не страшила голодных, мелькали бесстрастные, безучастные лица, в них было мало жизни. Когда толпа подошла вплотную к цепочке солдат, из нее, в отчаянной решимости высоко задрав голову, выскочил паренек.
— Не трожь корзину, малый, кулаки у меня…
— Есть до смерти охота, хошь стреляй, хошь что…
Он бросился напролом и наткнулся на солдатский кулак. Солдаты держали фронт против толпы, разгоралась «битва за хлеб».
— Стой! — резко окрикнул дерущихся показавшийся из барака комбат Го. — Отставить оружие! Назад!
Бойцы с видимой неохотой отступили от корзины. Толпа «грабителей» замерла, словно приросла к месту. Го Цзиньтай подошел к ним, хотел что-то сказать… и не смог: спазма сжала горло. Перед ним, едва прикрытые лохмотьями, стояли мужчины и женщины, изможденные, худые как скелеты ребятишки: болезненно-желтые лица, потухшие, мертвые глаза…