Царь Дмитрий - самозванец

Эрлих Генрих Владимирович

ctbo, и проспавшийся возница готов был целовать мне руки за нежданный подарок. Я помолился Господу, простился с Мариной, сел в возок — вот и сгодился! — и приказал двигаться в Москву. На заставе нас остановили, поляки, не знавшие уважения ко мне, даже обыскали мой возок, но они искали тело и на узлы, в которые была увязана царская одежда Димитрия и его регалии царские не обратили никакого внимания. Я долго и громко возмущался, краем глаза следя за тем, как мимо меня беспрепятственно проплывают простые крестьянские дровни с замурзанным возничим.

Место, где захоронить тело Димйтрия, у меня было, единственно достойное его, мое собственное. Перед похоронами Царя Блаженного приказал

я выдолбить в основании храма Покрова не одну, а две могилы, чтобы в назначенное время упокоиться рядом с возлюбленным братом моим. Но по тому, как катились дела в державе нашей, я был совсем не уверен, что доведется мне лечь там или в храме Михаила Архангела, среди предков своих, или в Троице, рядом с княгинюшкой. Хорошо, если вообще буду где-нибудь покоиться, а не исклюет меня воронье на лесной дороге или в степи бескрайней.

С протопопом храма Покрова я был в давней дружбе, он мне ни в чем не препятствовал, он же и панихиду отслужил. Той же ночью мы обрядили тело Димитрия в одежды царские, положили его в гроб дубовый вместе с короной императорской, скипетром и яблоком державным, опустили в могилу каменную и накрыли плитой, безымянной довеку.

Димитрий явил собой блестящий итог династии, собрал в себе все достоинства рода: смелость, образованность, широту души. За недолгие годы жизни он изведал все и погиб во цвете лет, с мечом в руках и с любовью в сердце. Прекрасная жизнь, прекрасный конец! Те, кого любит Бог, умирают молодыми.

Так сказал я или хотел сказать в последнем надгробном слове.

«Красное Солнышко, само, Божьим соизволением, взошло, само и закатилось в час назначенный. И опять взошло и опять закатилось, теперь уж навсегда. И в своем коротком беге по не-

^{генрих эрлих}

бу Солнышко то много чего сотворить успело. Кому-то светом ярким, доселе непривычным, указало пути новые. Много и спалило жаром своим. А где-то от тепла его ростки проклюнулись, но когда вырастут они и какие плоды принесут, то нам неведомо» — так думал я о Димитрии в один из скорбных дней, и аут мысли мои сделали неожиданный поворот.

Помните, рассказывал я о своих размышлениях о каре, на наш род Господом обрушенной, и о повторах в истории человеческой, так вот, не все я рассказал, утаил самое важное мор открытие, для меня самое важное. Теперь пришло время открыть правду. Не обессудьте, если в который раз повторюсь, но ту историю давнюю сколько ни рассказывай, все по-разному выходит. Итак, у деда моего, великого князя Ивана Васильевича, прозванного Грозным, был сын Иван, прозванный Иваном Молодым и провозглашенный полноправным соправителем отца, то есть бывший истинным государем Русским. И был утого Ивана единственный сын, прозванный Димитри-ем-внуком. Но ведь и у брата моего, великого князя и царя Всея Руси Ивана Васильевича был сын Иван, которого не я один звал Иваном Молодым и который был государем Русским, оставившим после себя единственного сына Димитрия. Мы все говорили о стариках-государях, о темной и скоропостижной смерти наследников их да о женах царевичей, а о Димитриях как-то забыли. А ведь между рождениями двух Димитриев прошло ровно сто лет, я как заметил это, так чуть не взвыл от ужаса. Ведь судьба Димитрия-внука была злосчастна, венчанный на великое княжение, он при жизни лишился короны, которая перешла к сыну государя, и умер молодым в заточении. И мой дорогой мальчик попал в ту же колею, объявленный еще до рождения будущим царем Русским, он в младенчестве лишился обещанного венца, который достался сыну государя. Я потому так и трясся над Димитрием, что боялся повторения той злосчастной судьбы, потому и укрыл его после угличских событий в монастыре. Димитрий был недалек от истины в своих обвинениях, что я уготовил ему жизнь простую, без подвигов и славы. Я действительно не хотел для него венца царского, я думал только о его жизни. В какой-то момент мне даже показалось, что я обманул судьбу, самонадеянно уподо-,

бив

себя Ангелу Господню, который отвел руку Авраама вместе с ножом жертвенным от горла единственного и любимого сына его Исаака и направил ее на другого агнца. Можно даже сказать, что подсунул я для жертвы неизбежной этого самого другого агнца — царь Борис взошел на престол ровно через сто лет, почти день в день, после венчания на царство Димит-рия-внука. Он и повторил его злосчастную судьбу, пав во цвете лет, но чуть опередив расписанный мной график. Да, судьбу не обманешь, Димитрий сел на престол дедовский. Все время его короткого царствования душа моя не знала покоя — приближалось столетие смерти Димитрия-внука! Все и случилось по предначертанному, возможно, этим, а не уверенностью в спасении Димитрия объяснялось мое отрешенное спокойствие в день переворота. Похоже, что и Димитрий какими-то путями неведомыми, быть может, даже неосознанно, прозрил свою судьбу и смирился с ней, решив навсегда сгинуть в неизвестности.

Но Господь рассудил иначе — Димитрий вернулся. А вернее сказать, Господь, спасший Димитрия в Москве, силой вернул его обратно. Вот я и задумался — для чего? И чем дольше я думал, тем больше запутывался. По всему выходило, что от возвращения Димитрия был один только вред. Не будь его, Смута рано или поздно бы улеглась. Как разбили отряды Болотникова, так же бы утихомирили и прочую чернь, поляки без Димитрия и не подумали бы соваться в пределы русские, борьба за власть велась бы, где и положено, в стенах кремлевских, и обычными кремлевскими методами, без ррови, — клеветой, ложью, подкупом, лестью, на крайний случай ядом или удавкой. А со вторым пришествием Димитрия началось великое разорение Земли Русской. Не мог Господь такого хотеть, а если вдруг и решил наказать народ Русский, то у Него для этого и без Димитрия средств достало. Да и для самого Димитрия все неладно вышло, не вернись он, остался бы в памяти народной витязем блистающим, возлюбленным Красным Солнышком, погубленным во цвете лет боярами злыми, о нем бы песни слагали и сказки сказывали, как об отце его, а теперь, после всего случившегося, его вором кличут. Только на время надежда, ведь и с отцом его Иваном тоже все непросто складывалось.

генрих эрлих

Да, многие дела, даже и страшные, творились на Земле Русской именем Димитрия, но сам он ничего не делал, нарочито ничего не делал, можно сказать, умыл руки и затворился в своем дворце в Тушине, а чуть попытался что-то сделать, так сразу был сражен. «Так для чего же Ты призвал его?» — чуть ли не с гневом вопрошал я Господа.

Господь, по извечной доброте своей, недолго держал меня в неведении.

Гонец опять прибыл ранним утром. «От царицы Марины. Молят прибыть срочно».

«Сорока дней не прошло!» — с грустью думал я, скача во весь опор в Тушино. *

Я был готов к самому худшему — и возок с собой взял, и заранее отрядил двух холопов за тем самым неболтливым священником. А когда пани Казановская повела меня прямиком в спальню Марины, я последнюю надежду потерял.

В комнате было жарко натоплено, Марина лежала на постели под одеялом, но в одной рубашке — я сразу отвел взгляд в сторону. Но тут же отбросил всякую учтивость и в изумлении уставился на огромный живот Марины, колоколом возвышавшийся под одеялом. Мне, наверно, раньше надо былр догадаться, но, к горю моему, не было у меня достаточного опыта в таких делах. И видя в прошлый свой приезд широкие платья Марины, я только кивал одобрительно: молодец, русское носит.

— Не стесняйтесь, князь светлый, — раздался голос Марины, — садитесь рядом. Извините, что не встретила вас, как по добает, но не встаю уже, срок подошел. Как здоровье ваше? Хорошо ли доехали?

В положении Марины что делать? Только ждать да разговаривать, вот мы и провели весь день в разговорах. Я больше вспоминал времена былые, дни рождении Димитрия, отца его Ивана и другого племянника моего Димитрия, другие события радостные, Васеньку нашего только не поминал, чтобы не бередить старую рану и Марину не расстраивать. Марина же.