Царь Дмитрий - самозванец
Шрифт:
— Аминь, — в последний раз выступил Тюфякин.
К слову сказать, патриарх Гермоген не признал пострижения Василия Шуйского и упорно именовал иноком нечестивым князя Тюфякина, произносившего слова обета, но печальной судьбы Шуйского это не изменило. Да и на меня вся эта процедура произвела гнетущее впечатление. А уж если вспомнить о том, что дальше Шуйского ожидало!.. Мне сейчас даже немного жаль его, лучше бы сразу отрубили голову — и дело с концом, топор честнее ножниц.
До этого, возможно, лишь я один во всей державе нашей догадывался о замысле Романовых, но тут они раскрылись перед всем миром. Сразу же после свержения Шуйского бояре сели судить да рядить, кого на царство избрать. В этом они ни-
чем от простого русского человека не отличаются. За десятилетия прошедшие бояре, казалось бы, должны были уразуметь, что скинуть
Федор Романов, конечно, не смирился с поражением, вновь принялся плести интриги, в совет опекунский пропихнул своих клевретов, вы и сами видите, что их там большинство, и еще больше раздул пожар смуты, приказав Ляпуновым с их рязанцами взбунтоваться под флагом Димитрия и, объединившись с казацкими отрядами, идти на Москву. Видно, надеялся он, что при такой угрозе бояре станут сговорчивее. Они и сговорились. Не дожидаясь приезда посланников от зе-
мель Русских, на свой страх и риск Дума боярская постановила пригласить на престол Русский королевича Владислава.
Глядя несколько отстраненно на все эти события, я не мог не признать мудрости сего решения. Ктем соображениям, что высказывал мне князь Федор Мстиславский четыре года назад, много новых добавилось. Ведь все тушинские бояре, изменившие Димитрию, первые припали к стопам Владислава, так что теперь можно было надеяться на прекращение смуты хотя бы с этой стороны. Другое дело, что тушинцы присягали Владиславу притворно, а московские бояре были настроены серьезно и решительно. Романовские прихвостни думали лишь о свержении Шуйского и сокрушении знати старой, бояре же Смотрели много дальше, они видели, что Владислав обладает наследственными правами и на польский престол, и на шведский. Смута пройдет, права останутся, и когда держава Русская вновь воспрянет во всей силе и величии, придет время эти права предъявить.
Но ведь Владислав чужой крови! Конечно, много в нем кровей намешалось, и польская, и шведская, и немецкая, но есть и наша, русская. Так что не совсем чужая, главное же хорошая, царская. С другой стороны подойдем: что есть чужая кровь для русских? Да, не любим мы чужаков, но если человек с добром на Русь приходит и не на время приходит, а навсегда, корни здесь пускает, служит честно державе Русской, то мы его за своего, за русского почитаем. Да и сам он так себя именовать начинает. И иноземцы всех людей, что на Руси живут, русскими кличут, даже и татар, Магомету поклоняющихся. А уж если пришлец проникнется светом веры истинной и православие примет, то тут мы его как брата обнимем и никогда не то что не попрекнем происхождением, но даже не вспомним о нем. Русь как котел
Вот и королевич Владислав, приехал бы в Москву, принял веру православную, женился на княжне русской, перенял все обычаи наши и был бы истинно Русский царь. Об этом и вели переговоры бояре с поляками во главе с гетманом Жолкев-
ским, представлявшим короля Сигизмунда, и подписали договор о возведении Владислава на Русский престол. Вот список с него, лежит передо мной, никому не нужный и всеми забытый свиток бумаги. Я вам лишь немногие места зачитаю: королевичу венчаться от патриарха по древнему обряду; Владиславу царю чтить святые храмы, иконы, мощи и все духовенство, церковных имений не отнимать, в духовные дела не вмешиваться; на Руси не быть ни латинским, ни других вероисповеданий костелам, тех же русских, кто оставит веру православную ради латинской или иной ереси, казнить смертию; жидам не приезжать в Московское государство; не переменять древних обычаев, чиновникам и боярам быть одним русским; поместья и отчины неприкосновенны; Польше и Литве утвердить с державой Русскою вечный мир; жителей из одного государства в другое не переводить; торговле между обоими государствами быть свободной; королю немедленно вывести войско из всех городов русских, королевичу же иметь с собой не более пятисот поляков; всех пленных освободить без выкупа. Да, неплохо поработали головой бояре, да и гетман Жолкевский оказался на редкость мудрым человеком, сумел подняться над узкопольскими интересами и взглянуть на дело широко. Я бы на месте бояр его на Русь сманил, поместья бы богатые пожаловал, первым воеводой сделал. Чего ему в Польше делать? А на Руси он бы развернулся на благо державе нашей.
Не его вина, что король Сигизмунд договор подписанный не утвердил и сам вознамерился сесть на Русский престол — если не дал Господь ума человеку, то с этим ничего не поделаешь. Вскоре гетман Жолкевский второй раз мудрость свою явил. Бояре, отправив великое посольство к королю Сигизмун-ду бить челом, чтобы отпустил он сына на царство, поспешили сами присягнуть новому государю и привести к присяге всех именитых жителей московских, после чего стали упрашивать гетмана ввести находившиеся при нем полки польские в Москву для предотвращения возможного бунта и для отражения нападения отрядов, приступавших под флагом Димитрия уже к самым стенам московским. Жолкевский наотрез отказался. Но бояре просили, войско, составленное наполовину из тушин-
скйх поляков, требовало, Сигизмунд приказывал, пришлось гетману подчиниться. Темной сентябрьской ночью польские войска тихо, по-воровски вошли в Москву и заняли Кремль, Китай-город, Белый город и даже Новодевичий монастырь. Я, помню, проснулся утром и только ахнул.
Жители московские присягнули Владиславу, но появление поляков встретили угрюмым и угрожающим молчанием, во вступлении же ратников в женскую обитель увидели кощунство великое и возмутились. Так же и весь русский народ — юного польского королевича, принявшего веру православную, он бы, возможно, еще и признал, но подчиниться королю польскому русские люди не пожелали. Смута разгорелась с новой силой.
Тут гетман Жолкевский третий раз поступил мудро. Он первым, не только среди поляков, но и среди бояр русских, понял, что дело королевича Владислава и короля Сигизмунда проиграно, никогда ни тому, ни другому не сесть на престол Русский. Минуло лишь две недели после занятия Москвы, а уж гетман, оставив войско, уехал прочь, чтобы более не возвращаться. Вот только зря прихватил он с собой инока Варлаама и братьев его, Дмитрия и Ивана Шуйских, унижение это великое для державы нашей, я первый возмутился.
Один за другим сходили со сцены лицедеи, игравшие главные роли в фантасмагории, называемой русской Смутой. Вот и Федор Романов сгинул безвозвратно. В тот мягкий сентябрьский денек, когда я наблюдал за отбытием великого посольства к королю Сигизмунду, вдруг как кольнуло в сердце: а ведь вижу я Федора в последний раз! (Господи, яви милость, сделай так, чтобы это был воистину последний раз!)
До сих пор я не разобрался, почему все так получилось. То ли бояре вместе с гетманом Жолкевским Федора перехитрили, то ли старый лис затеял новую интригу, но сам же и запутался в собственных сетях,