Царь Дмитрий - самозванец
Шрифт:
Но и те, другие, тоже не дремали. Они даже сообразительней оказались и меня, и бояр. Потом уж стало известно, что за месяц до вступления князя Скопина-Шуйского в Москву он получил грамоту от Прокопия Ляпунова. В ней смутьян вечный предлагал князю возложить на себя венец царский и обещал помощь в свержении дяди. Князь Михаил не принял предложения всерьез и с гневом выгнал гонцов из лагеря без всякого ответа. Но некие доброхоты донесли обо всем Шуйским, и Василию, и Дмитрию, и Ивану, каждому по отдельности, с приложением списка с тайной грамоты. Много ли нужно, чтобы посеять недоверие между родственниками ближайшими?
А между тем Москва не знала, как еще ублажить своего нового героя. Истосковавшиеся за время голодной осады по пирам, бояре теперь пировали каждый день, по поводу и без повода, и везде князь Михаил сидел
Все были так потрясены неожиданной смертью, что даже слухов, против обыкновения, было совсем немного. Их сейчас больше, чем тогда. Говорят об отравлении и приписывают его, конечно, Шуйским. Василию, который-де опасался, что князь Михаил вознамерился его с престола свергнуть. Чушь! Не такой человек был князь Михаил, чтобы на дядю покушаться, да и не бывало такого отродясь на Руси православной, только в безбожных странах европейских. Еще указывали на Дмитрия, который ревновал к князю Михаилу как к возмож-
ному сопернику в наследовании престола. Но тому зачем так спешить? Василий Шуйский хоть и хил был на вид, а лет двадцать вполне мог протянуть, князь же Михаил немало послужил бы в эти годы на укрепление престола. Вот когда до дела бы дошло, тогда Дмитрий Шуйский вполне мог бы яду влить, с него бы сталось! Нет, кому-то надо было убрать князя Скопина-Шуйского именно в тот момент. Кому? Тут и думать нечего! Все очень знакомо, это мы уже видели, да и боярин Иван Никитич Романов сидел на тех крестинах рядом с князем Михаилом. Надо ли продолжать?
Вот ведь удивительное дело: в те дни положение Василия Шуйского было крепко, как никогда во все время его правления, и вместе с тем меня не оставляла уверенность в том, что спасти его может только чудо. Но захочет ли Господь являть чудеса ради какого-то самозванца?
Попыток окинуть Василия Шуйского с престола было множество, собственно, все дела его царствования заключались в отражении этих наскоков. Но Господь его почему-то оберегал, не обошлось и без помощи человеческой, причем с самой неожиданной стороны. Помните, как армия Болотникова стояла у стен Москвы, уж и грамота пришла в Москву о низложении Шуйского, и был предпринят первый штурм Замоскворечья. Спас тогда Шуйского... Прокопий Ляпунов, в момент решительной битвы он со своими рязанцами неожиданно покинул Болотникова и перешел на сторону царя. Для меня этот момент долго оставался одним из самых темных в Смуте, только сейчас все высветилось: не соблазнен был Ляпунов деньгами и обещаниями Шуйского, как иные говорили, а действовал он по приказу хозяев своих извечных — Романовых. Нельзя было тогда скидывать Шуйского, потому что некого было посадить на его место — Димитрий-то еще не объявился! А Болотникова как остановить? Он уже разогнался, как бык, глаза кровью налиты, ничего вокруг не видит, только цель смутно различает. Спасение одно — направить его чуть в
сторону, на стенку каменную, чтобы он со всего маху расшиб об нее лоб. Что Ляпунов и сделал, не только направил, но и стенку ту своими силами укрепил.
После возвращения Димитрия клика романовская на время угомонилась, полагая, что Димитрий сам все сделает. Но когда Федор Романов прибыл в Тушино, он быстро распознал: на Димитрия надежды нет, и попытки свержения Шуйского возобновились. Самая громкая случилась месяца через четыре после прибытия Федора. Заговорщики во главе с князем Романом Гагариным и воеводой Григорием Сумбуловым, не мудрствуя лукаво, решили в точности повторить тот переворот, что в свое время сам Шуйский устроил, вот только порядок шагов перепутали. Собравшись числом около трех сотен, они кинули клич к народу московскому, призвали на Красную площадь к месту Лобному бояр, цритащили силой
Были и другие попытки, не столь громкие, но столь же неудачные, видно, вожди были никудышные. Когда же в Москве объявился Федор Романов... Как объявился?! Очень просто — приехал, как ни в чем ни бывало, поселился на своем подворье и даже принялся спорить с патриархом Гермогеном из-за первенства. Но не это было его ближайшей целью, увидев Федора, я как-то сразу понял, что дни Шуйского сочтены. Точно,
недели не прошло, как все и свершилось, и опять без Ляпуновых не обошлось, только на этот раз романовской дубинкой был меньшой брат — Захар. Впрочем, решилось все без крови, видя силу необоримую, Шуйский согласился по доброй воле сойти с престола и принять в удел Нижний Новгород, сложил он регалии царские к ногам князя Мстиславского и переехал с женой молодой из дворца царского на свое старое подворье. Но не такую судьбу уготовил Федор Романов своему давнему врагу, не вполне насладившись местью, он приказал клевретам своим сделать с Шуйским то же, что в свое время сделали с ним самим — постричь насильно в монахи. На второй день после переворота Захар Ляпунов вместе с князьями Засеки-ным, Тюфякиным и Мерином-Волконским ворвались на подворье Шуйского, связали его и поволокли в Чудов монастырь.
Так случилось, что в тот день я сидел в келье игумена Евлампия и вел с ним беседу душеспасительную, поэтому все происшедшее наблюдал воочию.
С Василия Шуйского совлекли все одежды, оставив его в одной сорочке, и так, дрожащего, босого, с непокрытой головой, ввели в церковь. Засекин с Волконским держали его за руки, Тюфякин следовал позади, Ляпунов со слугами охранял вход в церковь. Пелись антифоны, по окончании которых Шуйского поставили перед святыми дверями и помогли сделать положенное, метнув по три раза на колени перед образом Спаса Нерукотворного и перед игуменом.
— Что пришел, брат, припадая ко святому жертвеннику и ко святой дружине сей? — спросил Евлампий, без уговоров согласный на все и ничему не удивлявшийся. В Чудовом монастыре, от близости его к дворцу царскому, чего только не происходило.
Шуйский разрыдался, более от него ничего не добились.
— Желаю жития постнического, святый отче! — подал голос князь Тюфякин.
— Воистину доброе дело и блажен выбор. Волею ли своего
разума пришел к Господу? .
— Ей, честный отче! — ответил Тюфякин.
— От обета некоего или от нужды?
— Ни, честный отче!
— Отрицаешь ли мир и жизнь мирскую? Обещаешься ли пребывать в монастыре и пощении до последнего своего издыхания?
— Ей-богу, обещаюсь, честный отче.
— Обещаешься ли храниться в девстве и целомудрии и благоговении? Сохранишь ли послушание ко игумену и ко всей во Христе братии? Обещаешься ли терпеть всякую скорбь и тесноту иноческого жития царства ради Небесного?
— Ей-богу, обещаюсь, честный отче, — в который раз ответил Тюфякин.
Затем последовало оглашение малого образа, Евлампий сказал краткое поучение, прочитали две молитвы. Шуйский продолжал рыдать в голос, но когда Евлампий сказал ему: «Прими ножницы и дай их мне», — он повиновался. После крестообразного пострижения на Шуйского надели нижнюю одежду, положили параманд, надели пояс, затем обули в сандалии и облекли в волосяную мантию со словами: «Брат наш Варлаам приемлет мантию, обручение великого ангельского образа, одежду нетления и чистоты во имя Отца и Сына и Свя-тагоДуха».