Царь нигилистов 6

Волховский Олег

Мало ещё за все их художества.

— Это единственный аргумент, который мне крыть нечем, — сказал Саша. — Неважно сколько. Главное, что шпицрутены.

Саша оперся на ограду набережной. На другой стороне Невы высился черный, как в театре теней, силуэт Петропавловской крепости.

— Я не знаю, какая у шпицрутенов смертельная доза, — заметил Саша. — Думаю, что и не все читатели «Колокола» знают. Тысяча?

Папа закурил сигару.

— Зависит от того, что думают о виновном солдаты. Был случай, когда унтера забили насмерть со 100 ударов. Он украл и пропил всю кассу полка, который остался и без фуража,

и без продуктов. В кабаке и взяли. И потом били нещадно.

— А ты говоришь, что пятьсот не смертельно…

— В данном случае не смертельно. Солдаты считают, что пьянство — грех простительный, а откупщики — воры. К тому же цены были завышены, а значит претензии погромщиков справедливы. Никто не будет в полную силу бить. Звучит страшно, а на самом не так серьёзно, как кажется. Бывало, что и по 4000 палок выдерживали в подобных случаях.

— Но это же вообще неправовой подход! Что это за казнь такая с неизвестным результатом?

— Саша, во всех армиях мира телесные наказания есть. Без них сложно поддерживать дисциплину в армии. У англичан — плети-девятихвостки — «кошки», это гораздо хуже шпицрутенов.

— Это нас как-то оправдывает?

— С тобой стало тяжело разговаривать, — заметил папа.

— Я могу заткнутся. Тебе будет спокойнее, но хорошо ли для России?

— Шпицрутены отменим в скором времени.

— А остальное? Все телесные наказания?

— Посмотрим.

— Я там пишу, что они будут отменены. Это не так?

— Ты написал свой ответ на «Письмо из провинции»?

— Написал, но чувствую слабость аргументов.

Царь приподнял брови.

— Мои аргументы сводятся в общем-то к двум, — продолжил Саша. — Первый: смиритесь с белой и пушистой российской монархией, ибо революционный террор гораздо хуже. Но недостатки монархии у них перед глазами. А революционный террор носит гипотетический характер. Пушкин писал про русский бунт, но он был аристократ, и скептически относился к нашему доброму прекрасному народу, который не французы какие-нибудь, чтобы ставить гильотину на главной площади города.

А если и поставят — угодят на неё те же аристократы, от которых всё равно толку никакого. Немного потеряет любезное Отечество. А тот печальный факт, что для народа какой-нибудь разночинец из попов, но с университетским образованием — это тот же аристократ, им не то, чтобы не известен, они даже видят опасность самим угодить под топор, но как-то у них это на периферии сознания.

— Ты это написал?

— Ну, написал, конечно.

— А второй аргумент?

— Тот факт, что российская монархия всегда желала добрых и прекрасных установлений. А то, что этих установлений до сих пор нет — ну, так сложилось. При либеральном государе Александре Николаевиче — уж точно воплотятся в жизнь! Как только — так сразу! Подожди, дорогой народ, ещё пять-шесть лет. То есть я опять обещаю, а не опираюсь на факты.

— Крестьянская эмансипация раньше, чем через пять лет. Думаю, ждать не больше года.

— Я знаю. Но это одна из самых сложных и противоречивых реформ. Вызовет критику с той или иной стороны в любом случае. Да и она в будущем, хотя и недалёком.

— Сроки службы для рекрутов сократили до 15 лет в сентябре, — заметил папа.

— Хорошо, но мало. Воспринимается, думаю, как такой малюсенький шажок в правильном направлении. В правильном,

но уж очень маленький. А они хотят всё и сразу.

Царь усмехнулся.

— В Великобритании армия вообще добровольческая, — продолжил Саша. — И об этом помню не только я.

— Для нас это дорого, — сказал царь.

— Налоговую систему надо менять, — заметил Саша.

— Княжевич этим занимается.

— Ждём. Может, дождёмся. Подушную подать собирается отменять?

— Собирается. В восемнадцати губерниях подати уже переведены на землю и промыслы ещё со времен министерства Киселёва.

— Это сороковые годы?

— Киселёв покинул министерский пост четыре года назад.

— Министерство Государственных Имуществ?

— Да.

— Сейчас у нас пятьдесят пять губерний, — вспомнил Саша с экзамена по географии.

— Молодец, — прокомментировал папа.

— Делим 18 на 55. Тридцать процентов с хвостиком. Лучше, чем ничего, но не густо. А пока будет подушная подать, будет передельная община, потому что она выгодна государству, чтобы все налоги могли потянуть. А пока будет передельная община, народ будет нищать, потому что земли будут перераспределять от богатых и работящих в пользу бедных тунеядцев. Пока богатых не останется. Отрицательный отбор, как он есть. Наконец, государству будет не на кого опереться. Будет революция нищих. Передельная община — это ещё одна бомба под наше будущее.

— У Чичерина вычитал?

— Только про то, что община — это фискальный инструмент, а не народная традиция. Остальные выводы может сделать любой, кто хоть немного умеет мыслить логически. К нашим доморощенным социалистам это, правда, не относится. Они не понимают, что проповедуемое ими равенство — это равенство в нищете. И иным быть не может.

— Ты это уже говорил.

— Как будто меня кто-то слушает!

— Я слушаю, — заметил царь, — прямо сейчас.

Он выбросил кончик сигары на лёд Невы и закурил следующую.

Как там у Щербакова: «Что ж ты, кореш, много куришь?»

— Кстати то, что ты предлагаешь, очень близко к реформам Киселёва, — заметил царь. — Только Павел Дмитриевич понимал, что без общины не обойтись.

— Почему, если налог будет поземельный, а не подушный?

— Потому что расплодим сельский пролетариат.

— Лучше путь часть крестьян станут сельским пролетариатом, чем все. Ну, пойдёт кто-то батрачить на более успешного соседа или на помещика. Никакой беды в этом не вижу. Не умеешь вести своё хозяйство — работай на другого. Есть множество людей, которым так комфортнее, меньше ответственности. И должна быть возможность продать надел и переехать в город. Урбанизация всё равно неизбежна.

— Киселёв прекрасно понимал, что община — институт вредный: так как участки постоянно меняют хозяев, у крестьянина нет охоты обрабатывать их с должным рачением. Но он верил, что это детище народа, которое надо уважать.

— Он Чичерина не читал.

— В 1846-м Киселёв добился указа, по которому государственные крестьяне, при переезде на казённые земли, данные им по причине малоземелья, обязаны создавать нераздельные наследственные участки.

— Вау! — сказал Саша. — Он гений. Опередил своё время на 50 лет. А бывшим помещичьим крепостными, у которых мало земли, мы можем такое предложить? Остались в России свободные казённые земли?