Царевна Волхова

Ткач Елена

Он отремонтировал помещение и уже вел переговоры о первых поставках товара, когда на него наехали. Рэкет! Местные братки потребовали заплатить за право торговать в их районе и потом ежемесячно платить дань, едва ли не превышающую половину всего предполагаемого дохода.

– Золотая орда, мать ее!
– хмыкнул он.
– Ну-ну...

И ничтоже сумняшеся двинул в милицию. Там ему ничем помочь не смогли. После вялых переговоров с участковым Коля понял, что ребята, которых он с лету решил проглотить, были хозяевами в районе. И милиция была куплена.

О

нет, глупо было бы предполагать, что Николай, не первый день живущий на белом свете, всех этих неписаных законов не знал. Знал, конечно! Только он рассчитывал, что сумеет немножко потянуть время, найдет себе "крышу" других бандитов, у которых аппетиты будут поменьше. Или как-то сумеет управиться с помощью местных властей. Наивно, конечно. Но уж больно жаль ему было со своими кровными расставаться.

Через три дня после повторного визита братков и их последнего предупреждения магазин сгорел. Вместе со всей партией товара. А на следующий день его навестили представители банка, в котором он брал кредит. И напомнили, что срок возврата кредита истекает через неделю.

В эти два дня Николай поседел. Метнулся в РУОП. Ему спокойно так разъяснили: мол, где ты раньше был, когда тебя в первый раз навестили?

Тася пыталась успокоить его, как могла. Умоляла продать машину, аппаратуру, антикварную мебель, которую он скупал на аукционах весь последний год и очень ею гордился...

Он не верил, что все пошло прахом. Не хотел ничего продавать. Его, что называется, понесло.

– Да, я киллера найму, всю их поганую кодлу перестреляю! Чтоб знали, как с Корецким в шашки играть!

Тася молча, с усмешкой на него поглядела и ушла к себе.

Это его наконец взбесило. Ударом ноги он выбил дверь в её комнату, ворвался и заорал.

– Это все ты... ты накликала. Кликуша!!! Ну, родственнички у неё перемерли - так у всех мрут! А она - и давай, и давай... Скулит днем и ночью в своей каморке: мол, жизни нет. Бездарь! Актриса погорелого театра... Ничего из тебя не вышло и не выйдет ничего, потому что пахать с утра до ночи не умеешь! Ах, не трогайте нас, мы такие тонкие, такие возвышенные - замараться боимся... Бездельница. Алкоголичка! Ты до чего детей довела? Дочь от тебя уж шарахается. Сын заброшенный... Дрянь никчемная!

Тася слушала его молча. Не привстав из-за стола и лишь обернувшись вполоборота. Дрожащая Эля, вцепившись обеими руками в дверной косяк, стояла в коридоре, не зная что делать. Ринуться в комнату, закричать, чтоб отец не смел оскорблять маму? Но она видела: отцу тоже плохо, это страх в нем кричит...

Так в свои двенадцать лет Эля стала взрослой.

Из своего коридора она не видела как отец, накричавшись и так и не услышав ни звука в ответ, бросился к маме и изо всех сил в бешенстве стиснул ей плечи. Рванул, поднял на ноги...

И тут что-то произошло. Он глянул в её глаза - они были так близко! Глянул и... отшатнулся. Точно его отбросило. Он заревел и, споткнувшись, бегом выбежал в коридор. На улицу. Как был - без пальто, без шапки...

А вьюжило тогда... Эля старалась

не вспоминать этот день, чтобы его вытравило из памяти. Но этот вой - ночной, истошный вопль одичалой метели... То ли её гнали куда-то, то ли она изловила кого-то и гнала кого-то потерянного, падшего, нищего - в ночь, в хаос во тьму... Прочь из города.

Через три дня у Эли был день рожденья, ей как раз исполнялось двенадцать. Но дня рождения у неё не было - то есть, день был, конечно, только... только он был не живой. И все дни стали теперь такие: точно какой-то неведомый монстр высосал жизнь из течения времени, точно кровушку - капля по капле. И обескровленные мертвые дни шуршали под ногами ворохом палой листвы.

Папа от них ушел. Совсем ушел, навсегда. Может, это метель смела его за порог? Сдунула с уснувшего лика земли...

После той страшной ночи, когда его от жены точно разрядом тока отбросило, никто из домашних Николая больше не видел. Правда, домой он тогда все же вернулся. Чтобы забрать документы бумаги, ключи от машины... Собрать чемодан. И оставить жене коротенькую записку.

"Меня не ищи - бесполезно. Считай, что я умер. Детей жалко, но не могу... Все! Это ты виновата. Тоскливо с тобой. Все не по тебе, все для тебя не то и не так... Старался как мог, думал... ( дальше было густо зачеркнуто несколько строк.) Теперь сама покрутись - заработай копеечку! Прости. Может, я чего-то не понимал... Детям скажи... ( опять торопливые штрихи, скрывшие написанные было слова... ) Нет, ничего не надо. Николай."

Записка эта лежала на кухонном столе, придавленная апельсином. Утром Тася вышла на кухню сварить кофе, и нашла её. Прочла... и заперлась в ванной. Она пробыла там долго. Эля стучалась: "Мам, ты скоро? Я в школу опаздываю!"

Не достучалась. Скакнула на кухню и нашла там записку. Кинулась к шкафу, где хранились папины вещи - костюмы, рубашки, белье... Все полки и плечики были пусты. Тогда она вернулась на кухню, сожгла записку над раковиной, а апельсин швырнула в раскрытую форточку.

Метель улеглась, снег под окном был глубокий, пушистый... И посреди этой нежной ласковой белизны ярко пылало в утреннем свете круглое сочное солнышко...

И когда, глянув в окно, Эля увидела как он лежит там, их апельсин, брошенный, одинокий... лежит и прощается с ней, - она закричала. И крик её был так дик и протяжен, что Тася очнулась, выскочила из ванной...

В тот же день к вечеру к ним пришли два здоровенных быка в человечьем обличье. Люди из банка.

"Муж ушел? А нас это не колышет. Вы - жена? Значит его долг теперь ваш. И вы нам его вернете. У вас же дети... Знаете, сейчас часто девочек в лифтах насилуют."

В этот миг из детской выглянул Сенечка. Протопал по коридору к онемевшей Тасе, прижался к её ногам. Один из явившихся растянул мясистые губы в улыбке и подхватил мальчика на руки.

– Какой малышок! Будь здоров, а?! Пожалуй, мы его заберем пока. Чтоб всем было спокойнее. И вы, мадам, чтоб больше не мучились, не сомневались...