Царевна Волхова
Шрифт:
Сеня заплакал. Он впервые увидел так близко от себя бессмысленные глаза животного. Хотя у животных в глазах больше мысли, чем в этих мутных, пустых...
Тася рванулась, выхватила ребенка. Быки замычали - смехом эти звуки трудно было назвать.
– Деньги я верну. Сколько?
– глухо выдавила она.
– Шестьдесят тысяч. Баксов, естественно, - не рублей.
Она сказала, что деньги будут через неделю. Предупредили, чтоб не шутила, заглянули в гостиную... Языками защелкали - антиквариат!
Анастасия взяла свою записную книжку и села за телефон...
Вечером
Ксана влетела в квартиру, Тася уткнулась лицом в мягкий мех её шубки, закусив губу, чтоб не завыть... Ксана, не раздеваясь, увлекла её в комнату, заохала, зацеловала...
Эля не имела привычки подглядывать и подслушивать. Но тут не удержалась. Она должна была знать, что задумала мама. И тихонечко, затаив дыхание, притулилась за неплотно прикрытой дверью в комнату, где подруги пытались понять, что делать.
– Таська, не дури, как же ты без кола, без двора? Где жить-то будете?
– Нет, я твердо решила. Вилять и бегать не буду.
– Но, может, одумаются эти... чудовища? Подожди хоть немного.
– У меня нету времени ждать.
Ксана, холеная, с иголки одетая, теребила тонкими пальцами шелковый шейный платок, повязанный каким-то особенным изысканным и замысловатым узлом. Несмотря на свою внешнюю хрупкость, человеком она была волевым, постоянным и трезвым. Ясно видела цель и шла к ней кратчайшим путем. И Эля, глядя на них - на маму и тетю Ксану, которую она немного побаивалась, подумала, что тетя Ксана попросту не могла бы оказаться в их ситуации - она бы такого не допустила. Взяла бы семью в свои аристократические ручки и повела в ту сторону, какая казалась бы ей наиболее достойной и верной. Верная сторона... Эля вжала голову в плечи. Чего сторона? Жизни? А разве у жизни есть стороны?
Ее палец машинально расковыривал штукатурку на косяке, пока его не пронзила боль - ноготь сломался. Это как-то встряхнуло, ибо мысли поплыли куда-то, сознание начало растекаться и это было так неприятно, что её затошнило.
Кусая губы, Эля глядела на маму. Темные круги под глазами. Глаза немо вопят от боли. Боль, как огонь, тлеет, томится. А потом как полыхнет... жутко смотреть. Губы скорбно поджаты. Пальцы дрожат. Берут бокал, наполненный светящимся в свете лампы вином... оно плещется и выплескивает через край на страницы раскрытой записной книжки. Чьи-то телефоны, адреса их затопило болью.
"Мама, милая мама!
– крикнула про себя Эля, в пустоту, без звука, без голоса.
– Что мне сделать, чтоб ты снова стала прежней... живой! Ведь сейчас ты совсем не живая..."
Так она пропустила кое-что из того, о чем говорили за дверью. И теперь разговор шел о работе - мама просила тетю Ксану найти ей работу в редакции, любую... она может корректором,
– Таська, ну что ты мелешь? Ты представляешь хоть, какие деньги нам теперь платят? Нет?! У меня полторы тысячи - и не долларов, как ты понимаешь, рублей... а я ведь отделом заведую! А у корректора - семьсот пятьдесят на руки. Ты на такие деньги сможешь двоих детей потянуть?
– Но надо же с чего-то начать! Ведь я уж года четыре как не работаю. Что я, не знаю, что все изменилось, но делать-то нечего! Хоть бы что-нибудь мне... что-нибудь. Лишь бы не школа!
– Ах ты, милая моя!
– Ксана вскочила и метнулась к ней, потом к окну... застучала каблучками по комнате.
Эля в испуге от двери отпрянула, боясь, что её заметят.
Скоро мама крикнула ей, чтоб накормила Сенечку. Она повела брата на кухню. Он хныкал, есть отказывался, а потом поглядел на сестру насупившись и спросил:
– А папа? Куда он усол? Когда он плидет?
Эля стиснула под столом кулачки и отвернулась. Сеня положил головку на руки и уставился на синюю хрустальную вазу, в которой стояли розы - их принес папа на прошлой неделе. Пунцовые бутоны так и не распустились и дохлыми птенчиками поникли на стеблях.
Эля, поймав Сенин взгляд, выхватила увядшие цветы из вазы и с каким-то остервенением, ломая стебли, затолкала в мусоропровод. Сенечка молча таращил глазенки, потом выбрался из-за стола, затопал в детскую, бухнулся на ковер и заплакал.
Когда вечер дремал, неспешно перетекая в ночь, Эля заглянула к маме. Теперь перед ней стоял не бокал, а граненая рюмочка - Тонечкина, любимая. И темная коричневатая жидкость пряталась в ней. И глаза мама тоже прятала.
В тот день Тася впервые купила коньяк, убеждая саму себя, что он для Ксаны. Но Ксана только пригубила и ушла, оставив Тасю наедине с фотографиями.
Через день к ним пришел деловитый, аккуратно застегнутый молодой человек с фотоаппаратом. Он долго и тщательно устанавливал свет в гостиной, комбинируя его интенсивность при помощи едва ли не всех осветительных приборов, что имелись в квартире. Объектом его интереса стали две вазы, сделанные в Германии в начале века. Одну из них - с ирисами и бабочками Эля особенно любила... И буквально вцепился в бронзовую настольную лампу с круглым абажуром из дымчатого стекла, на котором вкруг неброских цветов изгибался тягучий, словно истаивающий от неги, узор модерна...
Каждый предмет старинной мебели был зафиксирован на пленку - овальный столик на тяжелых резных плавно выгнутых ножках красного дерева, два кресла, диван, отделанный бронзой, и буфет с цветными витражными дверцами.
– Да, думаю все это подойдет... Пожалуй, кроме овального столика: он требует реставрации, а у нас аукцион на носу - с этим не станут возиться. Но вы не волнуйтесь, думаю, я вам помогу. А лампа - да, это, похоже, настоящий Галле!
Поклонившись в странной резкой манере, точно вдруг увидел жучка и клюнул носом, любитель Галле удалился. А через день сквозь раскрытые настежь двери носильщики вынесли и диван, и буфет, и прочая, прочая... Руководил процессом все тот же деловито клевавший господинчик.