Царица иудейская
Шрифт:
Элиэзэр, который привел за собой много друзей, стал душой лагеря. Кто-то из его друзей сказал, что привела их сюда рука Матафии, убившая греческого начальника и сразившая языческих богов. На что Матафия возразил:
– Это была не моя рука, это была длань сам знаешь Кого.
Некий стоявший рядом сказал:
– Помните, что, когда Господь дал нам эту землю, он ждал от нас чего-то взамен, и мы знаем, мы очень хорошо знаем, что именно от нас требовалось превыше всего остального… мы должны нести всем народам свет Господень. Это значит, что, даже если они поступают мерзко по отношению к нам из-за своей недоразвитости, мы не должны опускаться до них и отвечать им тем же. Мы должны быть выше них, если хотим оставаться на этой земле, ибо, если мы призваны нести всем народам свет Господень, мы должны научиться защищать себя, не отнимая
Едва незнакомец закончил свою речь, как прозвучал яростный ответ Матафии:
– Ах, так должны мы отказаться от «ока за око»? Какой выбору того, над чьей головой занесен топор палача? Выбор один – покориться или поразить палача, используя любые средства, которые есть под рукой. Если мы выбираем второй путь, то только потому, что по первому мы уже пробовали идти, и это не дало нам оснований для гордости. А гордость кое-что значит. Да, уважаемый, она много чего значит. И разве не достаточно долго мы были ее лишены? Четыреста лет – большой срок, а вот теперь вместо того, чтобы привычно покоряться, мы впервые готовимся сражаться, собираемся с силами, движимые одной отвагой – отвагой и молитвой, что в конечном счете одно и то же, ибо молитва к Господу, запрещенная завоевателями, подразумевает отвагу. Поэтому подойди, встань передо мной и скажи мне, что я не служу Господу так праведно, как надлежит ему служить. Что мне ответить тебе: я следую Его воле, как она мне открывается? Мало-помалу, с каждым днем, с каждым часом мне что-то открывается – не настолько, чтобы называть это откровением, но, накапливаясь, это что-то вырисовывается в способ действия, придающий смысл всему, что я делаю. А ты толкуешь мне, что наше предназначение – не давать сдачи, а покоряться, и пусть они ничтоже сумняшеся проливают нашу кровь, мы не должны опускаться на их уровень, мы должны быть лучше их и не должны проливать их кровь в ответ. Если мир устроен так, что еврею позволено выжить только с согнутой спиной и опущенными долу глазами, весь свет его уйдет в землю, и светочем он останется только для давно похороненных в ней народов.
Вызвавший эту длинную тираду, исчез, не дослушав ее до конца, ибо так сверкали глаза Матафии и таким рыком перемежались его слова, что нетрудно было вообразить, что бы случилось с незнакомцем, если бы он остался.
Народ, который, по мнению миролюбца, расплачивался за данные Богу обязательства служить светочем другим народам, сейчас набрался достаточно мужества, чтобы сразиться со своими врагами, однако кто может достойно сражаться на пустой желудок? Миролюбцев становилось все больше и больше, и они организовались в некие группы под названием «Истинное слово Господне» и «Свет другим народам», а потом обе небольшие группы слились в одну большую и стали призывать к ненасильственному противостоянию как грекам, так и евреям, предводительствуемым Маккавеями. А тем временем Маккавейское войско, одержав множество побед над греками, голодало по той простой причине, что лагерь непротивленцев насилию нашел отличный способ лишить их продовольствия. Миролюбцы посчитали, что, раз они отказались от оружия как орудия борьбы, каким еще орудием они могут бороться, кроме как провизией? Провизию они и выбрали.
Оружие было плодом рук человеческих и поэтому злом. Фрукты, овощи, зерно были плодом земли и поэтому добром. А если еды на всех не хватает, миролюбцы почему-то решили, что им позволительно ее воровать у Маккавеев. То, что они называли «войнолюбием» Маккавеевского лагеря, настолько, по их мнению, шло против воли Всевышнего и Его ожиданий от избранного Им народа, что они были уверены: их тайные набеги на Маккавейский провиант заслужат высшее прощение, если не одобрение. В разработку тактики этих набегов было вложено столько изобретательности, что она оказалась исключительно эффективной и при этом не замеченной пострадавшей стороной, которая тем временем продолжала одерживать победы над греками, питаясь скорее воздухом, чем осязаемой пищей, и несмотря на то, что бойцы все более походили на скелетов – или на ангелов, как утверждали их доброжелатели.
«Наше учение о ненасильственном сопротивлении, – заявил предводитель миролюбцев – тот самый миротворец,
Таким образом, именно благодаря этим нестандартным методам миротворческого лагеря бойцы маккавеевского войска выглядели как ангелы, а бесплотность, вызванная худобой, в сочетании с выражением на лицах беззаветной преданности своему делу создавала ощущение как бы некоего нимбообразного сияния. Ходили слухи среди как деревенского люда, так и горожан, что греков обращало в бегство не столько военное искусство маккавеевских бойцов, сколько это сияние над их истощенными лицами.
– Чтобы их победить, надо их накормить! – вскрикивала жена предводителя миротворческого лагеря в ходе особенно бурного соития со своим супругом, который намеренно довел это супружеское соитие до экстаза, зная по опыту, что ей приходит в голову выход из самых трудных ситуаций именно в момент получения наибольшего удовольствия, который она постфактум называла «высоким восхождением и видом на мир с вершины Горней Мудрости».
– Накорми их! Накорми их! – повторяла она уже с меньшим возбуждением, но еще с закрытыми глазами. – Ибо их нимб-с-голодухи исчезнет только тогда, когда они будут сыты. И только когда маккавейские желудки наполнятся, греки перестанут бежать от них с поля боя, и тогда только восторжествует дело тех праведных евреев, которые ходят путем Господним и помнят, что к Его избранному народу требования у Него выше, чем к другим.
– Ты, как всегда, права, – сказал вождь миролюбцев, скатываясь с жениного тела.
– Мы можем добиться большего, если не будем держаться принципа «око за око», что бы враг ни делал нам. А вот если мы будем уподобляться им, нам будет уготована их судьба, – продолжала женщина вещать как одержимая.
– Чья судьба? – осторожно спросил вождь.
– Греков, конечно, – ответила жена, – кого ж еще?
– Но наш враг – не греки. Наш враг – Маккавеи.
– Маккавеи – заблудшие братья наши, – вымолвила жена с закрытыми глазами, поскольку ее устами продолжала глаголить высшая сила.
Предводитель миролюбцев рекомендацию Голоса принял безоговорочно, как если бы Он действительно являл Себя в содроганиях их супружеской жизни. Глава миролюбцев ясно видел, что чем более страстно он занимался с женой любовью, тем более авторитетно звучал глаголивший ее устами Голос. По этой причине он постепенно превратился в высококлассного любовника, несмотря даже на то, что до женитьбы ему, смиренно исполняющему Закон, по природе это было чуждо, и только в результате женитьбы на этой женщине, через которую говорили голоса, когда она достигала пика наслаждения, он превратился в неистового любовника из того, кем был прежде: слушающего, но не слышащего, заблудившейся душой и духом, ветрами носимым.
– Да, наши заблудшие братья, – повторила жена, и по легкому дрожанию ее век он понял, что время откровений подходит к концу. Если он хотел еще что-то выяснить, ему надо было спешить.
– Должны ли мы допустить поражение Маккавеев? – спросил он Бога, и Бог, никогда его раньше не подводивший, устами жены отозвался низким хриплым голосом пьяницы с похмелья:
– Поражение…
После чего главный миротворец лежал на спине так долго, что, когда жена сказала своим обычным голосом, стоя над ним с полной кадкой воды «Омой руки, муж, прежде чем приступить к утренней трапезе», он уставился на нее, ничего не говоря и даже не пытаясь сесть. Когда она, повинуясь супружескому долгу, повторила свою просьбу, он бросился на нее как дикий зверь, так что вода из кадки расплескалась по всему супружескому ложу, и потребовал: «Я хочу еще слышать Бога!» И хотя в его голосе было больше страсти, чем она когда бы то ни было слышала от своего мужа, супруга отказала ему.
– Ты не можешь вызвать через меня Бога, если ты только Бога и хочешь, – закричала она. – Только если ты хочешь меня, меня одну и то, что только я одна могу тебе дать, тогда только Бог станет говорить с тобой моими устами.
– Тогда я хочу тебя! – крикнул он, в то время как страстно хотел Бога.
– Нет, ты Его хочешь! – ответила она. – Ты все еще хочешь Его! Он знает, когда говорить и когда молчать. Он приходит только тогда, когда тебе нужна я, только я!
– Тогда мне нужна ты! – и он сжал ее лицо в ладонях с такой силой, что она воскликнула: «Ты сокрушишь мои кости!»