Царский пират

Апраксин Иван

Поскольку отделаться от Альберта не удалось, братья дальше двинулись вместе. Правда, уже в Траунройте пришлось продать на базаре Альфу. Без денег нечего было и думать о том, чтобы добраться вдвоем до Любека – дорога обещала быть долгой.

Продавать такую отличную и красивую лошадь было безумно жалко – до слез. Когда братья вышли в утренний час на базарную площадь Траунройта, Франц так судорожно цеплялся рукой за поводок Альфы, что Альберт поднял его на смех.

– Решил стать рыцарем, – сказал он. – А сам чуть не плачешь при расставании с

кобылой. Такие ли испытания предстоит тебе перенести стойко и мужественно? Не-ет, мой друг, ты еще вспомнишь, как плакал при расставании с какой-то лошадью.

Продавать Альфу не хотелось еще и по той причине, что дворянину положено наниматься на службу с собственным конем: в этом его отличие от простолюдина. Пусть ты молодой, пусть небогатый, пусть ты нанимаешься на простую службу, но если ты на своем коне, то ты баронский сын и претендуешь на звание рыцаря. А если ты пришел пешком, то и смотреть на тебя будут, как на сына ремесленника или крестьянина, будь у тебя хоть ворох дворянских грамот за пазухой.

Утешало лишь то, что в Любеке все равно предстояло продать лошадь: не грузить же Альфу на корабль, идущий в Индию…

Целый час братья торговались с евреем, покупавшим их лошадь. Еврей все время снижал цену, находя у бедной красавицы Альфы все новые и новые недостатки. Он привередничал, кривлялся, по временам вообще начиная нести всякий вздор.

– Откуда я знаю, где вы взяли эту лошадь, молодые господа, – говорил он. – Может быть, она не ваша? Или нет? А откуда она у вас?

В низко надвинутой на лоб меховой ермолке он ходил вокруг Альфы, поминутно сплевывая сквозь редкие зубы, и косился желтыми глазами на братьев.

– А вот копыто плохо подковано, – говорил он, тыча заскорузлым пальцем в отличную новенькую подкову. – А вот, смотрите, подпалина на брюхе. Да она больная у вас, ваша кобылка-то…

Напрасно Альберт пытался покрикивать на еврея – тот ничего не боялся. Он клялся, божился, что дает единственно возможную, самую высокую цену за такую плохую лошадь, а лицо его при этом оставалось высокомерно-глумливым. Он словно ни на миг не сомневался в своем превосходстве над этими двумя баронскими сыновьями.

В общем-то, еврей был совершенно прав: он знал, что сможет обдурить этих дворянских недорослей, и у него это получилось. Торгуя всю жизнь и всю жизнь ведя себя нечестно, Хацкель готов был торговаться хоть до утра. Оскорбления на него не действовали, ругань по своему адресу он просто не слушал – просто стоял на своем и рассчитывал, как всегда, взять измором. Так у него и вышло: когда солнце уже стояло в зените и становилось жарко, а крики и фиглярство еврея окончательно надоели, братья согласились на предложенную им цену.

Пряча деньги в мешочек на поясе, Франц с тоской смотрел вслед Альфе, которую уводил с рынка проклятый торговец. Деньги как бы невзначай хотел взять себе Альберт. Видимо, так он представлял себе роль старшего брата, но Франц вовремя спохватился – лошадь-то ведь была подарена отцом ему…

Спустя несколько дней братья чуть было не лишились всех денег, которые у них были. Случись это – и была бы настоящая катастрофа.

После Траунройта они вышли на оживленную дорогу, по которой

ехало много повозок, всадников, и шли люди – такие же путники, как они сами. Эта артерия связывала юг и север германских земель, так что братья поначалу даже оробели, увидев, сколь оживленна будет их дорога. Повозки и кареты, едущие в обе стороны, встречались едва ли не каждый час, а всадники и пешие путешественники – и того чаще. Эта дорога сохранилась еще с римских времен и до сих пор называлась Via Regia – Королевская дорога.

Баварский лес сменился полями, поля – рощами, а дорога все вилась и вилась от городка к городку – на север, через княжества, герцогства и маркграфства. Не обремененные большой поклажей, братья проходили за световой день большие расстояния, останавливаясь на ночлег с наступлением темноты. Гостиницы и постоялые дворы в городках они почти не использовали из-за дороговизны, так что чаще всего приходилось проситься на ночлег в крестьянских домиках или даже в лесу, соорудив наскоро шалаш. Поначалу и это было возможно из-за теплой погоды, которая еще упорно держалась в сентябре и октябре.

Однако двигались братья хоть медленно, но все же на север, и осень все больше вступала в свои права. Однажды, проснувшись утром в шалаше, путешественники обнаружили, что листья веток осины, использованной ими для ночного укрытия, покрылись инеем и сделались ломкими, хрустящими. Приближались серьезные заморозки, следовало двигаться быстрее.

Деньги, вырученные от продажи Альфы, стали уходить – теперь уже нужно было ночевать в трактирах и на постоялых дворах. А эти злополучные ночевки сделались для Франца настоящим испытанием. Стоило братьям войти в трактир, облюбованный на ночь, как Альберт, едва утолив голод и отдохнув с дороги, начинал присматриваться к девицам легкого поведения. В каждом трактире или постоялом дворе девиц этих было навалом – на любой вкус и кошелек. Именно так: на любой кошелек, кроме тощего, конечно.

А у Альберта не было вовсе никакого кошелька. Зато кошелек имелся у Франца, и поэтому Альберт изводил младшего брата просьбами о деньгах. Он не отставал, рассказывая Францу о том, какие терпит муки без женского общества.

– Ты моложе меня, еще совсем сосунок, – говорил он раздраженно. – У тебя никогда не было женщин, и поэтому ты просто не понимаешь – для настоящего взрослого мужчины невыносимо половое воздержание. Понимаешь, что я тебе говорю? У кого хочешь спроси, тебе всякий скажет, что если ты уже попробовал женщину, то теперь на всю жизнь для тебя немыслимо не удовлетворять свою страсть с женщиной регулярно.

После уговоров Альберт распалялся еще больше и становился невыносим. Для Франца это были самые тяжелые минуты в их совместном путешествии. Неудобно было отказывать брату. Неудобно было оставаться глухим к его мольбам. Но и давать деньги на девок Франц не мог – он твердо знал, что их бюджет этого не выдержит. Если тратить деньги на разврат, им попросту не хватит средств до конца путешествия.

Францу казалось странным, что Альберт этого не понимал. Казалось бы, это так просто – элементарная арифметика. Нельзя же становиться настолько животным, чтобы забыть о здравом смысле.