Царственный паяц
Шрифт:
И. С., я все же охотно говорю о нем и вот почему: как ни разъединяли бы враждебные
утверждения, различные литературные течения, — все они роднятся в стремлении к
единой цели всякого искусства (а эта общая цель, думается мне, существует). Разными
руслами, не смешиваясь, текут они, но текут в один и тот же голубой океан поэзии,
омывающий материк реальности. Любовь к искусству снимает лозунговые
противоречия. Я могу отрицательно относиться
любить стихи Игоря Северянина. Искусство не преходит, а школы меняются. Да и что
такое литературная школа? В значительной степени она есть возведение в догмат,
понимаемый как требование извне индивидуальных качеств, свойств и склонностей
самобытного художника-родоначальника, изнутри обусловливающих его творческую
деятельность.
Из самого положения моего по отношению к поэзии И. С. следует, нто задачей
моею не может быть проповедь футуризма. Определение места И. С. в современной
литературе российской, исследование особенностей его языка и стихосложения, — с
точки зрения теории словесности все это чрезвычайно интересно. Мне кажется
уместным коснуться этих особенностей И. С., но не для того, чтобы произвести
198
синтаксический или этимологический анализ его языка, а для того, чтобы в
структуре его речи, рисунке ее оборотов и ритмических движений уловить
колеблющуюся линию лирических движений его души, проникнуть чрез них в душу
его творческих образов и этим приблизить читателей к поэту, протянуть нить от сердец
слушателей к его сердцу, - и, если мне удастся достигнуть этого, я буду считать свою
задачу выполненной.
Когда открываешь впервые любую книгу И. С., первое чувство, какое испытываешь,
это чувство недоумения. На каком языке написана эта книга? Иностранные звуки
преобладают, речь пестрит неслыханными словообразованиями, капризными
неожиданными оборотами. Стихотворные метры так разнообразны, что, даже не читая,
а только взглянув на стихи, удивляешься прихотливости, с которой полуаршинные
десятистопные строфы, едва умещающиеся на двух строках, чередуются со строфами в
один только слог; а рядом совсем безразмерная и вместе с тем таинственно певучая
речь.
Но не даром Ш. Бодлэр говорит, что удивление есть первый и существенный
момент в восприятии художественных произведений. Удивление, останавливая
непрерывно текущий психической процесс, удаляет с поля сознания все прежние
представления и как бы очищает его для принятия новых. В самом деле, сколько
ежедневно проглядываем мы стихов
чтобы через минуту позабыть о них навсегда. А стихи И. С. могут, пожалуй, возмутить,
рассердить, даже оскорбить с первого взгляда, но можно быть уверенным, что тот, кто
возмущался, вспомнит о них неожиданно для самого себя и вернется к ним и при
вторичном, более пристальном и внимательном взгляде, заметит, что возмущавшие его
особенности поэтической речи И. С. не суть неумелость и неловкость его, а все они,
даже самые вопиющие, самые беззаконные, объединены каким-то законом, - и закон
этот - цельность личности поэта.
Намечается путь: раскрыв закон, являющийся объединяющим принципом внешних
приемов творчества И. С., — тем самым подойти к психологическому характеру
творческой личности Игоря Северянина; это будет для нас первой твердой ступенью
для того, чтобы, связав внешние приемы с внутренним психологическим содержанием,
перейти к ценностям, заключенным в творчестве поэта.
Само собой напрашивается разделение особенностей языка И. С. на две группы.
Первая заключает в себе особенности с точки зрения русской речи вообще, вторая - с
точки зрения речи поэтической. Иначе говоря, первая предметом нашего разбора
полагает своеобразное словообразование и словоподчинение Игоря Северянина, вторая
– его стихосложение.
Еще раз подчеркиваю, что, несмотря на общность предмета, задача моя с задачей
теоретико-словесной критики ничего общего не имеет; даже больше: они прямо
противоположны, потому что то, что является для филолога-языковеда дефективным,
бесценным, — неправильности языка, именно и интересует меня; правило безлично,
отклонение индивидуально, а определение индивидуальности И. С. и составляет мою
цель.
Я уже говорил, что с первого взгляда отмечаешь изобилие иностранных,
преимущественно романских звонких слов в лексиконе И. С. Но он не ограничивается
расширением поэтического словаря введением иностранных уже принятых в русскую
речь слов. Он идет дальше: от этих слов он производит новые через присоединение
разных суффиксов, — так, от слова «бравада» по параллелизму со словами «отрада,
прохлада» он производит слово «бравадный», от прилагательного «бравурный» —
глагол «бравурить», от «ажурный» по параллелизму с «лазурной» он восходит к
фантастическому слову, производящему: «ажурь». Мало того, музыка романских звуков