Царственный паяц
Шрифт:
чрезмерных надежд возлагать не приходится, но часть уже осуществлена, и можно
говорить не только о будущем поэта, но и об его настоящем.
Когда Игорь Северянин захочет, он пишет в «старых формах» такие прекрасные
стихотворения, как, например, «Очам твоей души» (е. 9); может показать себя
достойным учеником Брюсова «Весенний день» (с. Ю), учеником Бальмонта «Chanson
russe» (с. 37), может блес- нуть таким мастерством техники, как шестнадцать
пересекающихся
этом
его сила, а в том, что он, подлинный лирической поэт, чувствует по- своему, видит
по-своему, - и по-своему же выражает то, что видит и чувствует. В этом «по-своему» он
иногда слишком смел, а иногда поэтому в выражениях его многое спорно, многое
раздражает, - особенно в виду его любви к острым и новым словообразованиям.
205
Когда он говорит:
По аллее олуненной вы проходите морево, —
то последнее слово меня не радует, ибо расхолаживает мое поэтическое восприятие
необходимостью разгадывать ребус. Когда он заявляет мне, что:
Чтоб ножки не промокли, их надо окалошить, —
или, тут же рядом, что:
Он готов осупружиться, он решился на все, —
то это только напоминает мне бесчисленные «поэзы» Саши Черного, лаврам
которого вряд ли стоит завидовать Игорю Северянину. И то же самое надо повторить о
целом ряде никому не нужных «эксцессов», вроде:
Я в комфортабельной карете, на эллипсических рессорах, Люблю заехать в
златополдень на чашку чая в женоклуб...
Или:
Офиалчен и олилиен озерзамок Мирры Лохвицкой,
Лиловеют разнотонами станы тонких поэтесс,
Не доносятся по озеру шумы города и вздох людской,
Оттого, что груди женские, тут не груди, а дюшесе...
К чему все это? И неужели это «поэтический образ»? Во всем этом много
гимназического задора и нет поэтической необходимости. Нет ее и в том насиловании
русского языка, которое Игорь Северянин возводит в систему. «Популярить изыски»,
«бурно бравурит весна», «драприть стволы» — к чему все эти «эксцессы в вирелэ»?
Надо пожалеть русский язык и избавить его от таких обогащений; а ведь Игорь
Северянин думает, вероятно, что он это новые горизонты открывал, когда писал такие
строки:
Вы постигнете тайну: вечной жизни процесс И мечты-сюрпризэрки Над качалкой
грэзерки
Воплотятся в капризный, но бессмертный эксцесс!
Все подобные «эксцессы в вирелэ» очень часто портят лучшие стихотворения
Игоря Северянина. Иногда выдержанное, прекрасное стихотворение вдруг обидно
пачкается намеренно
мало...
Вот пример - прелестное стихотворение «На реке форелевой»:
На реке форелевой, в северной губернии,
В лодке, сизым вечером, уток не расстреливай:
Благостны осенние отблески вечерние В северной губернии, на реке форелевой.
На реке форелевой в трепетной осиновке Хорошо мечтается над крутыми веслами,
Вечереет холодно. Зябко спят малиновки,
Скачет лодка скользкая камышами рослыми,
На отложье берега лен расцвел мимозами,
А форели шустрятся в речке грациозами...
Особое умение: двумя словами бесповоротно испортить все впечатление от
прекрасного стихотворения! И ведь, вероятно, очень горд собою, - деликатно и
изысканно выразился! «Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!» И эта
невозможная безвкусица заключает собой стихотворение, очарованию которого
поддаешься с первых же строк. «Благостны осенние отблески вечерние», — это
«настраивает». Малиновки «зябко спят»; «лодка», «скачет камышами»; «форели
шустрятся» — все это смело и верно, все это подлинное восприятие поэта.
Такого подлинно поэтического, иногда спорного, иногда сразу радующего и
покоряющего - немало у Игоря Северянина, и в этом все надежды на его будущее.
Люблю октябрь, угрюмый месяц,
206
Люблю обмершие леса,
Когда хромает ветхий месяц,
Как половина колеса...
Морозом выпитые лужи Хрустят и хрупки, как хрусталь...
Здесь я вижу лицо поэта. Я покоряюсь ему, когда он говорит про то, как перед
грозой «небеса растерянно ослепли, вытер, зашарахался в листве»; когда он говорит
про «морозом выпитые лужи», про «хромающий месяц» или про то, как «кувыркался
ветерок». Я нахожу среди книги «поэз» много выдержанных и ярких лирических
отрывков, мно- го «смелого» и «нового» — не только в плохом, но и в хорошем смыслу
рядом много гимназического задора и вздора, много ломаний,
сплошной «эксцесс в вирелэ», — но всюду талант, которому предстоит еще
победить самого себя. И недаром в минуту откровенности, поэт сознается:
Не покидай меня!
– я жалок В своем величии больном...
Это «больное величие» ему и предстоит победить прежде всего; без этого путь
вперед закрыт для поэта. И несмотря на то, что эта книга его «поэз» заканчивается как
раз бредом «больного величия» — «эпилогом», отчасти приведенным выше, - но все же