Царственный паяц
Шрифт:
увы — ограничивает нас наше физическое зрение, — он видит его весь, он
растворяется в этом созерцании, и, по слову Лермонтова, пьеса о Вечности, как
великан, ум человека поражает вдруг. Для Игоря Северянина океан таков, каким он
сейчас, мгновенно, преломляется в нем; строго говоря, для Игоря Северянина океан —
это только, как и вся природа, состояние его души. Он - солнце того мира, в котором он
живет,
вечного солнца.
В моей душе восходит солнце,
Гоня невзгодную зиму.
В экстазе идолопоклонца Молюсь таланту своему.
В его лучах легко и просто Вступаю в жизнь, как в листный сад.
Я улыбаюсь, как подросток,
Приемлю все, всему я рад.
202
Ах, для меня, для беззаконца,
Один действителен закон:
В моей душе восходит солнце,
И я лучиться обречен!
Так вот к чему приводит эмоционализм как мироощущение! Человек становится
центром всего мира, но весь мир зато из большого МиРа, вселенной, космоса,
превращается в мир малый, ограниченный нашими Лятью чувствами. Связь между
микрокосмом и макрокосмом порвана. Больше нет ни в чем надежной опоры.
Достаточно просто
усталости, чтобы потерять остроту вкуса и впасть в уныние, ибо потеря вкуса для
эмоционалиста равна смерти, он погружается в бесчувственную тьму. Действительно,
останется только «ликер из банана», а за ним морфий или кокаин.
Одинок И. С., несмотря на солнечность свою, в замкнутом мире своих ощущений,
— их редкость замыкает его от слушателя как бы в многоцветную тюрьму, и голоса
почти он не понимает. Эксцессерство же его кажется подозрительной публике красным
плащом тореадора, — и, боясь стать разъяренным быком, она подымает на смех поэта.
«Паяц» — кричит толпа. И эту кличку принимает Игорь Северянин, но с такой
грустной гордостью, что в его устах она звучит «как королевской титул».
За струнной изгородью лиры Живет неведомый паяц.
Его палаццо из палацц —
За струнной изгородью лиры...
Как он смешит пигмеев мира,
Как сотрясает хохот плац,
Когда за изгородью лиры Рыдает царственный паяц!..
И не кличку только, но и личину трагического паяца принимает И. С.
– сколько
поводов для новых эксцессов. «Я трагедию жизни претворю в грезофарс», - решает И.
С.
И под личиной паяца он становится шутом-сатириком, смеющимся над смехом
публики, как смеются над человеком, который не замечает, что его держат за нос:
Каждая строчка — пощечина, голос мой сплошь издевательство,
в кукиши, кажет язык ассонанс;
Я презираю Вас пламенно, тусклые Ваши Сиятельства,
И, презирая, рассчитываю на мировой резонанс.
Но эти стихи идут не из самой глубины творчества И. С., они случайны, как
результат непонимания, возникшего между поэтом и слушателем. Стоит поэту
отвернуться от слушателя, побыть с собой, и опять горячие волны ощущений сладких,
нежных, десертных укачивают его. В нем борются два желания: «Кому бы бросить
наглее дерзость? — кому бы нежно поправить бант?» — побеждает второе и вновь
рождаются стихи сладкие, нежные, тающие, десертные — «Мороженое из сирени» (?),
— так называет он их. Но вот обернулся он к*слушате- лю, и паяц вновь просыпается в
нем: Игорь Северянин накидывает ко
стюм мороженника и, с ужимками в голосе, подражая его протяжному завыванью,
зазывает в свою палатку умирающую со смеху публику:
Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Полпорции десять копеек, четыре копейки буше.
Сударышни, судари, надо ль? — не дорого — можно без прений...
Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!
Я сливочного не имею, фисташковое все распродал...
Ах, граждане, да неужели вы требуете крэм-брюле?
Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа,
203
На улицу специи кухонь, огимнив эксцесс в вирэле!
Сирень — сладострастья эмблема. В лилово-изнеженном крене
Зальдись, водопадное сердце, в душистый и сдадкий пушок...
Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Эй, мальчик со сбитнем, попробуй! Ей Богу, похвалишь, дружок!
Публика будет смеяться и лакомиться, но если среди нее — не дай Бог —
встретится глубокомысленный литературный критик, он послушает, важно покачает
головой и скажет: «Уж не говоря о том, что многого я здесь не понимаю, должен
заметить, что стиль не выдержан: где это слыхано, чтобы мороженник говорил такие
слова, как эмблема, популярить, изыски». Увы, господин критик, вы не многого не
понимаете здесь, а главного; не понимаете, что автор этими словами нарочно как бы
показывает из-под костюма мороженника сюртук от петроградского - несомненно,
петроградского портного и из-под маски мужика- мороженника выглядывает
недвижное холодное лицо поэта денди, космополита и эксцессера, и слышатся слова,
намекающие на то, что это просто прихоть, маскарад, грёзофарс, chanson russe...