Царственный паяц
Шрифт:
пишущему! Надо изменять словарь, - иначе можно возненавидеть старую словесную
рухлядь, но тут вопрос вкуса. Родить слово не значит дать ему жизнь: есть
мертворожденные слова, как есть мертворожденные дети, — они встречаются и у
338
Северянина. В одной из его книг я нашел глагол «обрандясь»: это - от ибсе- новского
героя Брандта. Если бы стихотворная строка сама не разъяснила, пришлось бы
разгадывать, что значит «обрандясь».
*
города...». «Веки окраенные длинными, как стрелы, ресницами». У него же в
письме к матери: «Не от неудач это, которые меня совершенно обрав- нодушили».
Еще: «Русские в свою очередь обыностранились». В письме к Дмитриеву: «Он
усыпил и обленивил жителей».
Да, наш слух, наш вкус к слову не всегда мирился с дарами Северянина, и все-таки
в каждой его книге чувствуется личность. У Северянина свой собственный голос.
Этого талантливого поэта угадываешь сразу, по каким-нибудь трем, четырем строкам,
— больше не надо! — ценнейшая черта, — это и есть настоящая литературная сила, в
этом единственное право быть и жить в литературе, считаться писателем, с честью
носить это высокое звание. Северянина нельзя смешать ни с кем другим.
Кажется, будто он никогда не отделывает своих вещей, бросает их в печать тотчас
же, не остывшими, и за длинные годы работы он написал такое количество книг, какого
нет ни у одного из поэтов, - его сборников не меньше 30-ти. Но это не все: до сих пор
не вышли и покоятся в рукописях готовые к изданию книги, переводы, статьи об
искусстве - необычайная плодовитость. Игорь Северянин неутомим. Прошлое
потонуло в темно-розовой дымке заката. Все изменяется, все меняется - иногда до
умопомрачительности, неожиданно и страшно. Утешающие волны жизни приносят
нам мудрость, - ничто не проходит даром, наши испытания проясняют мир: с небес мы
сходим на землю, - она не так плоха.
Иногда не верится, что те годы, 1905—1916, действительно были, что мы в них
жили, так беззаботно хлопали крыльями, были такими счастливыми, надеющимися
слепцами. Звенел и наполнялся «громокипящий кубок» жизни у Игоря Северянина.
С этим именем связана целая эпоха. Игорь Северянин в предвоенную пору, в годы
войны был символом, знаменем, идолом петербургского надлома. Можно привести
длинный ряд слов
Что-то оранжерейное, тепличное вырастало, зацветало на российской темной земле,
– барствовало, изгибалось, кокетничало. Взлетали и кружились «грезерки», манили
«ананасы в шампанском», «мороженое из сирени», - далекая отзвучавшая весна
сумасшедших лет. Петербург умирал, как чахоточный, с больным румянцем на лице. С
необычайной жаждой жить, трепетно и свирепо приникал ко всем истокам мимолетных
радостей и опьянялся, как юноша, впервые прикоснувшийся к хмельному вину, к
сладчайшим ядам.
Но умер Петербург, и переродился Игорь Северянин. Промчались столичные
наваждения, погас гримасничающий город, все оказалось минутным призраком. Теперь
город Северяниным проклят. Для него это — «нелепость», жить в городах, —
«запереться по душным квартирам» — для поэта «явный вздор». Современность
Северянина раздражает. Ему претит его пошлость. Новый век променял «искусство на
фокстрот», взрастил «жестоких, расчетливых, бездушных и практичных».
Когда-то окруженный толпой поклонниц, теперь он чувствует свою отчужденность
и от женщин: «Ты вся из НоиЬ^ат. Ты вся из маркизета! Вся из соблазнов ты! Из
судорог ты вся». Возмущают «лакированные кавалеры», злит чарльстон, отталкивает
вся Европа — «рассудочночерствая», чуждой и обманчивой кажется сама культура.
(«Культура, Культура!
– кичатся двуногие звери»). Все последние годы поэт находит
утешение в сельской тишине.
339
Долгое время Северянин прожил в живописной Тойле, потом в замершем
Гуптенбурге, предавался своему любимому занятию рыболова, влюблен в мюнхенскую
удочку, отдал себя ночным мечтам и книгам. В его «Классических розах» мелькают
имена писателей и поэтов: Пушкин, Маларме, Лесков, Достоевский, Метерлинк,
Киплинг, Ахматова, вспоминаются театры, актеры, композиторы, затем города,
прелести глухих углов. Москва и Тойла, Петербург и новгородское село, путешествия
по Европе, Югославия и Болгария, Белград, Сараево, Дубровник, София, Плевна,
«адриатическая бирюза», Фрина «ядовито-яростно-зеленая», южный январь,
изукрашенный цветами — сердечное упоение северного человека, его трепетная
влюбленность в эту непривычную легкость, непередаваемое струение в невиданные
краски.
Его воспоминания об этих скитаниях проникнуты встревоженным и восхищенным
чувством неожиданных перемен, упоительных встреч с новым миром. Но Северянин