Царство. 1951 – 1954
Шрифт:
— Хоть Вася и пьяница, а должен знать, что отец при смерти! — проговорил Николай Александрович. — А если тебе Светланка позвонит, ты ей сообщи.
Подали суп.
— Как считаешь, Молотов в драку полезет?
— Вряд ли.
— Молотов бронтозавр!
— Был бронтозавр. А сегодня — мы бронтозавры! — определил Хрущев.
— Я Лаврика уговорил, он Жукова вернуть согласился, — бесхитростно заулыбался Булганин.
— Вот молодец!
— Лаврик в председатели правительства хочет.
— У него репутация дрянь, он энкэвэдэшник.
— А
— Я партийный человек! — отрезал Никита Сергеевич. — Я курирую органы, а не управляю ими.
— Может, Егора в председатели просунем?
— Это вернее. В смысле биографии Егор лучше Лаврика.
— А тебя — на партию! — продолжал Булганин.
Валя пришла убрать пустые тарелки.
— Поправится он? — всхлипнула женщина. — Я всю ночь молилась! — и прижала к груди старенькие морщинистые руки.
— Обойдется! — утешал Никита Сергеевич.
— Только б не умер, молю, только б не умер! Мы б уж его, родненького, выходили!
Хрущев встал и обнял ее.
— Держись, моя хорошая!
Булганин сидел с мокрыми глазами. Несчастная Валя ушла.
— Лаврентий уже на Лубянке сидит, Игнатьева не принимает, — продолжал Булганин.
— И правильно!
— Ворошилов, поговаривают, на мое место нацелился!
— Кроме тебя, я министра Вооруженных Сил не вижу! Ворошилову надо Верховный Совет отдать, про это вчера Егор говорил.
— Все равно беспокойно!
— Не бзди! А Молотова — в МИД.
— Если Лаврик МГБ заберет, спокойней будет!
— И МГБ, и МВД, — дополнил Хрущев. — Прорвемся, Коля, прорвемся!
— Из тюрьмы Полину Семеновну Жемчужину везут.
— Слава Богу!
Валюша принесла чай в серебряных подстаканниках и инжировое, самое любимое сталинское варенье.
— Попейте чаек, — и тут, выглянув в окно, расцвела. — Васенька приехал!
По дорожке к дому шел молодой человек в генеральской шинели. Офицеры, дежурившие у крыльца, вытянулись по стойке «смирно». Булганин и Хрущев поспешили навстречу.
— Вася! — начал Хрущев.
— Что с отцом?! — не здороваясь, оборвал Василий, он был уже здорово под мухой.
— Врачи делают все возможное.
Генерал с силой толкнул дверь и вошел к отцу. Буквально через минуту, появились Маленков, Ворошилов, Микоян и Каганович.
— Что? — насупившись, спросил Ворошилов.
— Плох, — отозвался Хрущев. — Василий приехал.
Маленков попросил чай. Каганович, недолго думая, занял сталинское кресло, но потом встал и, прихватив варенье, перебрался ближе к Маленкову и уже никуда от Георгия Максимовича не отходил.
— Вареньица, Георгий Максимович, положите! — услужливо предлагал Каганович. — Чаек с инжиром?
Маленков принял вазочку.
— Называйте меня, ребята, не Георгий Максимович, а Георгий Максимилианович, моего отца Максимилиан звали, а Максимовичем меня он окрестил, — кивнул на соседнюю дверь Маленков. — Сказал, что у трудящихся сроду ни одного Максимилиана
Из малой столовой вышел Василий.
— Загубили отца! — громогласно объявил он, и погрозил кулаком.
— Ну, я вам!
— Ты, Вася, не горячись, — вставая и направляясь к сыну Сталина, произнес Ворошилов. — Не у одного тебя горе!
— Выродки! — выругался Василий и побежал на второй этаж.
— Этот дров наломает! — заметил Хрущев.
— Нажрется и заснет, — с неприязнью ответил Лазарь Моисеевич, — на большее не способен!
— Не обращайте внимания. Что с него взять, с пьяницы? — высказался Микоян.
В дверях появился Берия. Неизвестно почему, но сегодня Лаврентий Павлович сверх меры наодеколонился. Он весь благоухал. Берия уселся рядом с Маленковым.
— Дрянь дело, — сказал он, и взглянув на комнату больного, добавил: — Помирает! Наши бессмысленные дежурства пора кончать, тут от врачей тесно и еще мы вошкаемся. Сейчас работать надо, а не штаны просиживать! — Я Светлане позвонил, — продолжал Лаврентий Павлович. — Она уже едет. Кто ее встретит? — он завертел головой.
— Давай мы с Булганиным? — отозвался Хрущев.
— Отлично. А горький пьяница что?
— Ругается.
— Пусть свой поганый язык в ж…у заткнет! Ты бы, Клим, ему обстановку разъяснил!
— Разъясню! — отозвался Ворошилов.
— А штаны здесь просиживать нечего! Страна должна знать, что Президиум ЦК трудится. — Берия встал.
— И я в Москву! — как ужаленный, подскочил Каганович.
Вслед за ними поднялись с мест Микоян с Ворошиловым.
— Мы Свету встретим и тоже на работу, — за себя и за Булганина пообещал Никита Сергеевич.
— Сбор в «уголке», в семнадцать ноль-ноль, не опаздывайте! — предупредил Георгий Максимилианович. «Уголком» члены Президиума между собой называли кремлевский сталинский кабинет.
В начале аллеи появилась черная «Победа». Хрущев поднял руку. Водитель «Победы» понял знак и остановился. Из машины появилась Света. Вид у нее был растерянный.
— Что? — спросила она.
— Жив, пока жив! — глотая слезы, ответил Булганин.
— Идем к нему! — торопил Никита Сергеевич.
Они взяли Свету под руки и повели в дом. Снег под ногами поскрипывал, было морозно. Серебристые ели, красовались вдоль дороги. Ближе к даче, возвышался ряд пушистых вечнозеленых туй, заслонявших несуразный, несколько раз перестроенный двухэтажный дом. Дом этот всегда оставался строгим, без архитектурных излишеств и изысков. Не было на фасаде витиеватых лепнин, не украшали вход величественные колонны, не стояли рядом поражающие красотою лирические скульптуры, не носил узкий цоколь торжественный гранит. Выкрашенное в неброский зеленый цвет, выглядело здание по-зимнему сиротливо, не отличалось ничем величественным, каким подобало быть жилью всесильного владыки. Необычным явлением были лишь машины «скорой помощи», рядком стоящие на автостоянке.