Цельняпушистая оболочка
Шрифт:
Зрелище болезненно кривившейся девчушки, усиленно растиравшей ушибленный лоб, конкретно доконало.
Нет, ну это уже ни в какие ворота. Мне её уже жалко становится!
— Может пойдешь поспишь? А побухать и вечером можно… — мирно предложил я, закончив умываться.
Вид этой пьяной морды напомнил мне о некоторых неприятных эпизодах из жизни.
Мне показалось, что она переживает то же, что когда–то довелось и мне. Да и вообще, всем офицерам когда–либо служившим. Да что там… Даже срочникам довелось.
Разочарование в службе,
— Да что ты мелешь!? Тебе–то откуда знать, что я должна делать!? — гневно зашикала кошатина, и быстро смолкла.
Должно быть, её удивила нехарактерная задумчивость на моем лице. Не знаю с чего, но отчего–то при виде этой дуры на меня нахлынули воспоминания.
Выпуск из училища, песенка про «молодого мальчика–лейтенанта» и бестолковка парнишки, забитая мальчишескими мечтанями. О великих подвигах и героизме и прочей стандартной фигне из массовой культуры. Мудрые отцы–командиры и сознательные солдаты….
Честь и достоинство, пафос и слабоумие!
Но едва я вступил в должность, как столкнулся с суровой армейской реальностью.
Познакомился с тупыми и самодовольными полканами. Столкнулся с полным отсутствием мозга у простых солдат. Посмотрел на своих сослуживцев — ленивых и безразличных офицеров. Научился правильно воровать, чтобы не заметили. Поставил командный голос и командные пиздюли. И освоил правильное поведение перед генералами, чтобы они не «завалили» меня на проверке.
Заматерел, огрубел, научился дерзить и смотреть на тех, кто слабее, как на мусор. Дарвинизм, мать его. Слабого подтолкни и все такое.
Только закавыка в том, что нифига мне это не нравится! Чертова служба так и не сломала идиотские детские иллюзии, а только надломила. Я хотел думать, что всё может стать таким, как в мечтах да в старых советских фильмах. Чтобы и честь мундира, и долг Родине, и даже «слово» офицера перестало быть всего лишь словом. Чтобы я, хоть чуть–чуть, мог побыть недоумок–папаша Но это все так, романтизм и хруст французской булки.
Наверняка в реальности все эти понятия всегда были лишь пустым звуком. Но это не значит что мне бы не хотелось чтобы было иначе. Мальчишеская дурость взрослого дядьки, только и всего.
Должно быть, поэтому я уже пятый год в лейтенантах сижу.
Хотя, скорее, потому, что я напился и блеванул на свадьбе у «насоса»! А может потому что сдал старого командира роты за то что он, с какого–то ляда решил, что строить дачу силами младших специалистов — хорошая идея.
Вот блин, теперь и я загрустил!
— Ой ладно… Так и быть, выпью с тобой. — бросил я, садясь за стол.
— Это кто это тебя приглашал?!
— Вот эта вот бутылочка! Пустая, правда… Сейчас я тебе расскажу одну историю, но сперва… У тебя спирт еще остался!?
Игнорируя яростное фырканье кошатины, я отыскал заветный полупустой бутыль.
— С какого кочерыжки ты…. — ее тирада прервалась, не начавшись.
— А с такой, блять! Я тут старший по званию,
Поглядев, как идиотка гневно зыркает, но все же принимает предложенное угощение, я почесал заросшую щетиной щеку:
— Давным–давно, в далекой–далекой галактике…
Начал я, но девушка, не выдержав серьезного тона, рассмеялась:
— Что за ересь ты мне тут рассказываешь!?
Хлебнув яблочного спирта для храбрости, я все же продолжил:
— Да погоди угорать, дай закончить! Короче, жил–был один майор…
Почему сразу ересь? Нормальное такое начало! В моем мире с такого начала все дико прутся. Не знаю, правда, почему.
Я начал рассказывать ей свою версию истории «Повести о настоящем офицере». Единственном настоящем офицере, которого я знал и которого терпеть не мог. Хотя и искренне жалел.
— Он был настоящим мужиком, в меру ретивым и готовым выполнить любой приказ. — я взглянул на младлея.
Кажется, начало ее заинтриговало. Ну да, бабы любят сказки про «настоящих мужиков». Хотя, встречая их в реальности, с позором убегают.
Достав сигареты, я продолжил.
— Всю свою жизнь старался устроить по уставу, даже семья, и та для галочки. — я прервался, чтобы закурить.
Немного повозившись со спичками, я отметил, что Сивира, забавно навострив уши, уже не скрывала своей заинтересованности.
— Двадцать пять лет был бесконечно предан своей стране. Успел покататься по живописным курортам всяких: Сомали, Афганистанов, Танзаний и еще куче труднопроизносимых слов…
Его всегда ставили в пример другим. Родина не забывала подвигов и щедро награждала премиями, путевками, медалями, орденами. Всеобщее признание! У него было всё — четырех–комнатная квартира, машина с личным шофером, киноактриса жена и маленький сын, точь–в–точь похожий на него.
Одна беда — друзей не было. Нет, конечно, были приятели–сослуживцы, с которыми он то и дело гонял то на рыбалку, то в баню, то еще куда. Но настоящих друзей не было. Никто не хотел быть близким человеку, которому вообще насрать на все, кроме своей офигенно великой и благородной цели.
Затушив окурок, я засунул его в пустую бутылочку.
— И самое забавное: Страна, которой он прослужил почти всю свою жизнь, немного кончилась. Пшик и усё! «Коммунизм» отменили. Настали веселые деньки. Бывало, что жалование не выплачивали по полгода. Сослуживцы начали приспосабливаться к новым условиям. Кто–то ушел со службы, кто–то подрабатывал на стороне, а кто–то воровал золото с ракет. Но офицер уперся и продолжал тянуть лямку! Кремень, блин. Он, как мог, пытался пресекать раздолбайство и воровство среди своих подчиненных. Но вот, кому–то это не понравилось, и его списали на пенсию. И тут он просто сломался. Осознание, что с развалом страны стал никому не нужным, израненным и контуженным стариком, сделало то, чего не добились ни вражеские пули, ни снаряды.