Целомудрие
Шрифт:
Одно стало понятно Павлику, что его дядю все любят. И он сам его любит. Да и было за что. Серебряный кинжал он спрятал под подушку.
На другой же день они беспрепятственно дошли до школы, и Павлик был принят Ксенией Григорьевной в число учеников.
Смутил Павла при подходе к школе пестрый шум, который раздавался из раскрытых окон флигеля. Точно тучи ос гудели, и в то же время там тявкали, как молодые щенки.
Школа состояла из одной громадной комнаты, по стенам которой висели карты,
Когда он, держась за руку матери, впервые вошел в школьную залу, уставились на него десятки глаз, и от этого на душе стало неприятно.
Но Ксения Григорьевна встретила его как давно знакомого.
— Вот, дети, вам еще товарищ, Павлуша Ленев, полюбите его, сказала она и, усадив Елизавету Николаевну на стул, повела Павла к первой скамье.
— Я хочу сесть на последнюю скамейку, — негромко сказал Павлик.
Учительница добродушно рассмеялась.
— На последнюю — так на последнюю. «Последние будут первыми».
Павлик пошел за Ксенией Григорьевной в конец комнаты. Сидел
там громадный рыжеволосый паренек, остриженный в скобку, в сапогах, от которых несло дегтем, в зеленой рубахе, закапанной чернилами.
— Вот, Степа, это Павлуша Ленев, подружись с ним и не давай его обижать.
С чувством признательности взглянул Павлик на пудовые кулаки Стены и хотел было усесться и заняться ранцем, как учительница обратилась к нему:
— А теперь, Павлуша. прочти молитву перед началом ученья… «Преблагий господи»… ты, конечно, знаешь?
— Да, знаю, — несмело сказал Павлик и вспыхнул под обращенными на него взглядами. Однако тут же он приметил и посветлевшие, полные любви глаза матери и, поднявшись, громко прочел молитву. Сказав заключительное «отечеству на пользу», он задохнулся и сел; учительница одобрительно погладила его по голове.
— Вот, ты по-прежнему отлично читаешь… Теперь достань тетрадки, ручку и карандаш: я буду диктовать.
Павел достал ручку, вставил перо, хотел было обмакнуть его в чернильницу, но Ксения Григорьевна остановила.
— Надо сначала облизать перо. Оно смазано клеем, — писать не будет, — сказала она.
И Павлик покосился и заметил тревожное движение матери, но все же облизал перо и затем опустил его в чернила. «Значит, в шкале все облизывают». — решил он и приготовился писать под диктовку.
Началось ученье, — обычное, ровное, издавна установленное, не привлекавшее внимания, — сеть мелких вопросов и маленьких, словно ненужных ответов. В тот день так случилось, что Павлик все, о чем в школе говорилось, давно уже знал, и поэтому большую часть времени посвятил он разглядыванию своих новых товарищей.
Великан Степа, его сосед, сразу ему понравился. Он так добросовестно пыхтел, выводя буквы, и так
— Ты не бери столько чернил на ручку, — негромко сказал он, — и не дави так на перышко — тише наступай.
Среди занятий, когда учительница рассказывала детям насчет меры сыпучих тел, дверь классной, шумно звеня, растворилась, и появился громадный, бряцающий саблей дядя Евгений и тотчас же, раскатисто смеясь, увел с собою маму Павлика.
— Охота тебе здесь канителиться, громко проговорил он и шутливо раскланялся с Ксенией Григорьевной. У меня, брат Лизочка, сегодня перепелки с капустой, — он поцеловал концы пальцев. — Это такой, брат, шик!
Не понравилось на этот раз Павлику появление веселого дяди. Он видел, как учительница покачала головою, видел, что и мама сконфузилась. «Так все-таки не надо мешать, — подумал он. — Вот увел маму с собою, и теперь я один».
И только что ушла Елизавета Николаевна с дядей, как в классной раздался шум и все ученики встали. В залу вошел высочайший прямой человек, такой высокий, что голова его почти касалась потолка, и такой толстый, что Павлу показалось, будто в классной появилась перина. Войдя, он шумно поставил в угол ружье.
— А я с охоты, Ксеничка! — сказал он учительнице, кивнув детям, и опять говорил так громко, что Павел нахмурился. — У тебя что, ученье? Ба, и новенький, вижу; мне Евгений Павлович рассказал.
— Подойди поздороваться. Павлуша, — подозвала его Ксения Григорьевна, пошептавшись с вошедшим. — Это мой муж, Петр Евграфовнч. он здесь тоже преподает.
— Рад, рад познакомиться, прогремел над Павликом Петр Евграфовнч и, захватив в свою широчайшую ладонь почти всю его руку, потряс ее. Старайся, преуспевай в науках, молодой человек! И сейчас же обратился к Ксении Григорьевне: — А я, Ксеничка, привез тебе гостя, башкирского муллу.
— Петр!.. — укоризненно шепнула учительница.
Петр Евграфовнч торопливо поднялся.
— Ну да, да, — я ухожу, мы не будем мешать.
Меры сыпучих тел были наконец досказаны, и затем пошла история Ветхого Завета. Мерно и однообразно сыпались стародавние слова. Поглядывая в окно и на соседей, равнодушно слушал знакомые истории Павлик, слушал и посматривал: что дети? Девочка лет десяти, сидевшая по другую сторону, слушала учительницу со всем вниманием и даже рог раскрыла. Ноги у нее были босые, исцарапанные, иные пальцы были перевязаны тряпками. Ей нравилась история ветхой жизни, нравились простые чудеса, простые разъяснения, и Павлик даже вздохнул от зависти: вот какая она!