Целомудрие
Шрифт:
Останавливает Павлик горячечный бег своих мыслей. Да, все это, может быть, хорошо, все это, может быть, красиво, но оно все выдумка. Может быть, так в звездных мирах и бывает, но в этом мире, на земле, все гораздо проще, — на земле живут трезвые люди, считающиеся лишь с фактами, а все «мечтатели» заслуженно «осмеяны давно».
В самом деле — мысль о единой любви… Да, она привлекательна, красива, необычайна, она составляет особенность души Павла, ее единую песню, единый смысл, все это хорошо, но пускай он с ней один и остается, почему мысль о ней должна быть близка душе Таси? Если эта мысль и незаурядна и даже священна
Но ее взгляды, взгляды?.. Он встретил ее у фойе на лестнице, в них было столько мольбы, и тоски, и немой просьбы, и отказа… Все в ней, все было прежнее, те же глаза, те же волосы, то же непорочное склонение шеи, то же счастье, только отныне отнятое навек. Она помнила все, она не могла не помнить, она жила тою же мыслью, что и он, они двое были объединенные, двое — обреченные одному, и она по-прежнему и до вечности любит его…
Но зачем же она тогда отказалась принять его? Почему двери ее оказались закрытыми, двери дома и сердца ее? Разве она не могла выйти к нему, хотя бы на мгновение; разве не должна была выйти, разве сердце ее не подсказало ей, что должна была она увидеть его?
В неразрешимых вопросах, в нестерпимых противоречиях путается и никнет душа девятнадцатилетнего. Где выход из замкнувшегося круга? Где исход? И чувствует Павел, что тошно становится сердцу его, душно и тесно, а как облегчить тяжесть, не ведает душа.
И вот к какому решению приходит Павел: увидеть все же необходимо, без этого нет жизни, только стремиться увидеть надо способом иным.
В доме ее нельзя показаться, надо было увидеть вне дома. Наблюдать было надо, стеречь выход ее; останется она одна на улице, тогда без колебания он подойдет, и увидит, и скажет ей, и узнает все.
И со следующего же утра выступает на наблюдения Павел. С восьми утра выходит он из своей квартиры и бродит по улице перед домом, рассматривая витрины магазинов. Бродит он и по смежному переулку, и все оборачивается, и не сводит взгляда, и смотрит: не покажется ли в подъезде женская фигура; извозчики равнодушно оглядывают студента; сидящий у ворот дворник раз спросил Павла: «Кого вы ищете?» Нет, кого он ищет, об этом не будет объяснений, лицо студента взволнованно и угрюмо. Вот раскрылись двери подъезда, выходит дама в черном, с замиранием сердца бросается к ней Павел. Оказывается, не та, не та, кого ищет, молодая дама t лицом актрисы легко вспрыгивает в пролетку, сощурив на Павла глаза чисто актерским движением… И снова бродит по улице студент, пора идти обедать, но не хочется отвлечься от дозора, что, если как раз в это время и выйдет она?
Склоняется солнце, на асфальте тротуаров лиловые тени, швейцары и дворники выходят на панели для вечерней беседы, зорким взглядом окидывает Павла старый знакомый швейцар, студент конфузится, точно пойманный с украденным, отходит в переулок, читает на заборе афишу о неподражаемой наезднице Скарри; не идет, не показывается она; свежо, меркнут тени вечера, разбитый и опозоренный, он идет к себе.
И проходит так другой
И вздрагивает Павел: как и прежде, никого нет, в переулке безлюдно, но чувствует сердце, как взворохнулись в нем ожидания и страхи и повеяло в нем тонким ароматом цикламена, а вот юная тонкая дама в темно-вишневом осеннем костюме, опушенном шиншиллой, переходит на другую сторону переулка. Она идет неторопливо, в ее руке атласный конвертик с маркой, на бледном мизинце словно капелька крови, а на пальце рядом — обручальное злое кольцо.
Но не кольцу жалобно и горько изумляется Павел: он видит, он чувствует, что в ее руке письмо к мужу, она написала ему важное письмо, она не доверила его своему изысканному лакею, она сама отправилась опустить письмо в ящик; как это мучительно и горько, как разбивает фантазии Павла… Она связана с мужем, соединяет их связь общих интересов, связь совместной жизни, и этого нельзя отрицать.
Тихими, ослабленными движениями Павел бредет за нею; неторопливо и ровно постукивают каблучки ее ботинок по асфальту тротуара; изящный костюм облегает словно девичьи формы, а милая темная шляпка приникла к завиткам волос, как коронка.
У витрины книжного магазина она останавливается и смотрит. О, если бы Павел взял из сочинений своих хотя бы один маленький томик, может быть, глаза ее были бы обращены сейчас на его книгу, она думала бы о нем, она читала бы его мысли, а теперь она далека от него, как звезды, и не думает о нем, и несет письмо в Англию, к мужу, и сейчас опустит его вот в этот желтый ящик с грубо намалеванным конвертом.
Точно брошенный вихрем, перебегает улицу Павлик и, задерживая дыхание, задерживая шепот сердца, останавливается в двух шагах от Таси и говорит негромко, удивляясь голосу своему:
— Здравствуйте, Татьяна Николаевна, я к вам заходил.
И опять, как тогда, при встрече в театре, становится бледным до смерти это строгое, священное лицо. Снова испуг, и волнение, и немая просьба, и покорность; она остановилась как вкопанная, она смотрит на него как на призрак, и маленькая рука ее падает от ящика вместе с неопущенным письмом.
Склоняется к тротуару, поднимает конвертик Павел и померкшим взглядом читает роковое: «Лондон»; так и есть, он не ошибся, письмо к мужу, и в странном, мучительном, холодном презрении он спрашивает четко, вежливо подавая письмо:
— Как поживает ваш муж?
Словно тени укора проплывают в отемненных взглядах Таси. Словно обидою исполняются они; точно не веря вопросу, она поднимает над грудью руку, потом видит отравленное злобой и болью лицо Павла и отвечает тихо, с бледной улыбкой:
— Благодарю вас, он в Лондоне, он скоро приедет.
«Да не благодари же меня, по крайней мере! — болезненно вскрикивает в своем сердце Павел. — Как можешь ты благодарить за вопрос о муже, говоря, что он скоро приедет, как можешь ты улыбаться, когда из сердца моего каплет кровь?»
— Извините, я не могла вас принять, я была нездорова… — все больше и больше проникает меж ними обыденная пошлость заурядных слов, чувствуют, что с каждым новым словом теряется то тревожащее, что было близким, и, как с решета* просо, бежит заурядная проза житейских бесед.