Цена ошибки
Шрифт:
Лазареву столь же усердно позванивала Шурка, аккуратная, как восход солнца.
— Странно, но Гошке всегда нужно обязательно жениться, — как-то вздохнула она. — Он в каждой женщине видит жену.
— Ну, положим, далеко не в каждой, — цинично хмыкнул Игорь.
Шурка засмеялась.
— Это потому, что далеко не каждая видит в нем своего мужа. Исключительно поэтому, — убежденно заявила она. — А вообще, Сазонов — ни в чем не состоявшийся человек, потому что не умеет стирать свои трусы!
Игорь изумился. Кто
— Опля… Шура, боюсь, что ты руководствуешься известным принципом: почему под чайником всегда грязно? Да потому, что он один-единственный на кухне мужчина. Остальные кастрюльки да сковородки. Род женский.
Шура опять расхохоталась:
— Лазарев, ты прелесть! А у нас с Сазоновым развод по полной! Без вариантов!
— Без каких еще вариантов? — не понял Игорь.
— Ладно, не придуривайся! А его последняя жена на меня похожа?
Игорь вздохнул. Сколько раз его друг-приятель будет жениться, столько раз Александра будет задавать Лазареву этот вопрос…
— Ну, как тебе сказать… Похожа кошка на собаку? Вроде бы да — четыре лапы, голова и хвост, но, по сути, это совсем разные животные. Вот в такой же степени и вы с ней похожи.
Недавно Сазонов признался Игорю, что ему трудно, прямо-таки невозможно стало видеть вещи своих новых жен.
— Понимаешь, Гор, все эти прозрачные ночные сорочки, все эти трусишки-лифчишки… Они ведь все это носили и надевали раньше, до меня, красовались в этом и при моих предшественниках. Это мерзко и погано… У меня всякий раз возникает такое паршивое ощущение, словно эти дорогие тряпки все еще хранят что-то от прикосновений других мужских рук.
— А ты, оказывается, эгоист! — съязвил Лазарев. — Все бы только себе да себе! А что же другим? Ты мне страшно напоминаешь этого мачо Одиссея. Тоже хорош гусь! Во время своей одиссеи неоднократно и иногда весьма подолгу с удовольствием и со вкусом изменял своей жене и при этом требовал от нее безукоризненной верности. Пенелопы — это большая редкость на земле во все времена.
Сазонов промолчал.
Ревность к прошлому — дрянное, мучительное состояние! — не давала ему покоя всегда. Гошка никак не мог от нее избавиться. И когда-то давно, женившись на Шурке, решил: выход один — сначала все узнать, а потом выбросить из головы. Ночью он написал тридцать восемь вопросов. Когда утром предъявил их, Шурка — сибирская язва! — ехидно сказала:
— Даже в анкетах советского времени вопросов было меньше. Как отвечать? Письменно?
Сазонов был озадачен. Шурка его пожалела, как всегда.
— Каждый твой вопрос — частица моей жизни. Буду рассказывать об одном событии в день. Так что хватит на тридцать восемь календарных.
Ответила… Как давно это было… Теперь Сазонову Шуркины ответы ни к чему…
Но очередную попытку отчаяния, как он сам определял свое состояние, Гошка все-таки предпринял — попробовал
Сначала он, якобы в шутку, потрогал ее сзади за спинку. Вера внезапно перепугалась:
— Ой, умоляю, не надо так больше делать! С некоторых пор от неожиданного прикосновения сзади у меня просто сердце падает.
Сазонов удивился:
— Это симптом! А почему?
И Вера рассказала, как стояла она недавно в больнице в белом халатике и вдруг кто-то вот так тихонько подошел сзади и потрогал ее за спину. Она обернулась… И обомлела. Позади стоял, во всю ширь огромного рта сияя лошадиной белейшей улыбкой, высокий негр. Черный как уголь.
Гошка фыркнул:
— Ну ладно… Но вы кого себе избрали? Кого вы предпочли? — патетически обратился он к ней. — Я про Лазарева. Это откровенный и закоренелый интимофоб.
Вера подняла на Гошку недоумевающие, наивные глаза:
— А кто это?
Сазонов растерялся перед ее невинностью. И, засмущавшись, скомканно пробурчал:
— Ну, это те, которые остаются старыми холостяками. Хотя иногда даже женятся…
И Верочка вдруг вскинулась, как будто до нее дошла наконец суть, и спокойно эдак и четко, с тоненьким, незлым куражом, деловито сказала, словно открыв нечто:
— А! Он таким хочет быть, да? Ну и что здесь особенного?
Гошка растерялся еще больше.
— Женщины — это всегда такое сопротивление материала… Сколько вам лет?
Она застенчиво улыбнулась:
— Да уже нема-ало… Сазонов махнул рукой:
— Ну ладно! Мне все равно больше — тридцатник скоро!
Она как-то странно отреагировала — замкнулась, нахмурила высокий лоб… Позже выяснилось, что ей почти столько же. Приятели — оба — были ошарашены. Никогда бы никто не дал ей столько лет — от силы двадцать два. И так неосознанно сделали ей комплимент…
— Такое впечатление, словно она из детства вдруг перенеслась сразу в тридцать, — задумчиво заметил Лазарев. — Бывает же такое…
Тогда о любви между ними не было сказано еще ни слова, но быть вместе для них уже становилось потребностью.
Ве-роч-ка… Три слога и вся жизнь…
Утром Софья Петровна опоздала на работу. Впервые в жизни. Лазарев удивился.
— Соня, сверим часы!
Секретарша тотчас распахнула перед ним свой жакет, выставила незащищенную грудь и патетически простонала:
— Убей меня! Но только прости!
— Дура ты, Соня! — устало сказал Лазарев. — Почему я всегда был уверен, что ты намного умнее?… Нет, все бабы одинаковы…
— Тогда зачем тебе она? — ловко поймала его на слове хитрая Софья Петровна и принесла бутерброды и чай. — Игорь… зачем тебе она? Что тебе вздумалось искать женщину, которую ты не видел столько лет? Может, у нее уже пятеро детей! А может, сифилис…
Лазарев нехорошо изумился и откинулся на спинку кресла.