Цепи его души
Шрифт:
— Зачем покупать пирожки, когда пирожки уже есть? — задал резонный вопрос Ричард.
— Потому что мне стыдно. Я второй день подряд вас объедаю…
Джон хохотнул, но Ричард посмотрел на него так, что он плотно сжал губы и сделал вид, что оценивает доработки в своей части эскиза и за что браться в первую очередь.
— Вообще-то, чтобы нас объесть, тебе придется сильно потрудиться, — сурово произнес мужчина. — И если я еще раз услышу что-то подобное, серьезно обижусь. Понятно?
Он так строго на меня посмотрел, что мне мигом расхотелось
— Вечно выдумывает что-нибудь… начитается всяких рецептов в этих модных журналах, — пробурчал он. — Или от подружек притащит…
— А по-моему, очень вкусно, — заметила я.
— По-твоему, — буркнул он. — А мясо где? Мяса здесь нет!
— Не в мясе же дело, — заметила я, — а во вкусе.
— С такого вкуса я через пару дней ноги протяну…
— Ну, тебе это точно не грозит, — расхохотался Ричард. — У тебя запас на три года вперед.
— Кто бы говорил!
— А вот Шарлотту точно надо кормить. Как ее только ветром не сдувает?
— У меня каблуки тяжелые.
В таких дружеских перепалках и подтруниваниях мы продолжали обедать, а потом и работать. Разумеется, когда мистер Стейдж был с нами, вели себя гораздо более серьезно и официально, но даже его появление не привносило неловкости. Высокий, полноватый, с первой сединой в волосах и светло-голубыми, слегка навыкате, глазами, он сразу производил впечатлении человека добродушного. Хотя и строгого, когда дело касалось работы, но если у Вудвордов я постоянно оглядывалась, как бы не сказать что-то не то, здесь такого напряжения не возникало.
Я чувствовала себя спокойной, а еще… счастливой.
По-настоящему счастливой, потому что создавала декорации к спектаклю.
К спектаклю, который увидит множество людей, и пусть работа над декорациями остается в тени, это ощущение причастности к чему-то волшебному заставляло сердце петь.
Вот только стоило мистеру Стейджу объявить, что работа закончена, все вернулось.
И волнения, и вопросы, и сомнения.
Последних было особенно много, поэтому когда я шла к выходу из театра, руки слегка подрагивали. Колени тоже, а заодно и что-то внутри.
А ну соберись, Шарлотта. Нельзя же быть такой трусихой!
«Можно», — тоненько пропищало что-то внутри.
Ну дожили, я уже сама с собой разговариваю.
Резко потянула на себя дверь, задохнувшись от колючего ветра, ударившего в лицо. А может быть, от прямого взгляда в упор: на противоположной стороне улицы, опираясь на трость, стоял Эрик. И вот к этому я совершенно точно была не готова.
Думала, что снова столкнусь с Тхай-Лао, который поможет мне подняться в экипаж, и у меня будет еще около часа времени до Дэрнса, чтобы обо всем подумать. Предполагала, что за мной пришлют
Что там насчет «или», додумать я не успела, потому что Эрик направился ко мне. Колени почему-то задрожали еще сильнее.
— Здравствуй, Шарлотта.
Понятно, почему. Этот голос, низкий и обволакивающий, напрочь отключал разумную часть меня. Если она, конечно, вообще во мне есть.
— Здравствуй, — ответила негромко. — Почему ты приехал сам?
— А не должен был?
— Не знаю.
Я уже вообще ничего не знаю и не понимаю.
— Пойдем в машину, или так и будем здесь стоять?
Наверное, я могла бы: вот так, глядя ему в глаза. Даже несмотря на ледяной, продирающий до мурашек ветер и сырость, гораздо более страшную, чем самые сильные морозы. В такую погоду отчаянно хочется закутаться в теплый плед, сесть поближе к камину. С какой-нибудь уютной книжкой, например, с томиком стихов Жюстины Виаль, они у нее все безумно пронзительные, бьют в самое сердце.
Совсем как присутствие этого мужчины и его протянутая рука.
Раскрытый искренний жест.
— Пойдем, — шагнула ближе и положила руку на сгиб его локтя.
Хотя с ним можно было бы стоять и дальше. Те, кто меня просто снес бы с ног, если бы я так же осмелилась застрять посреди улицы в одиночестве, его просто-напросто обтекали (и меня вместе с ним). Бросали хмурые взгляды, что-то недовольно бурчали, но ни один не осмелился подтолкнуть или наградить крепким словцом, как частенько бывает на запруженных улицах Лигенбурга.
— Как прошел твой день?
— Хорошо.
Помнится, вчерашний разговор мы тоже начали с этого. И чем все закончилось?
Темная, с проплешинами грязи мостовая, в подступающих пасмурных сумерках казалась иссиня-серой. Почему-то вспомнилась «Девушка», с ее резким переходом из бесцветия в яркие краски.
«Девушка»!
— Эрик! — воскликнула я, когда он распахнул дверь. — В конце прошлой недели должна была закончиться выставка, и…
— Я уже обо всем позаботился. Картину доставят по новому адресу.
Облегченно вздохнула:
— Спасибо!
Он бросил на меня какой-то странный взгляд, и указал на сиденье. Нырнула в салон, где уже привычно пахло кожей, сандалом… им. Наверное, аромат сандала теперь никогда не будет восприниматься отдельно от него. Точно так же, как легкая примесь запаха дорогого коверкота и холодная горчинка стали.
Потерла руки друг о друга, пытаясь согреть, но стоило Эрику сесть рядом и захлопнуть дверцу, в салоне сразу стало тепло. Воздух стремительно разогревался, как будто мы с улицы шагнули в заранее натопленную комнату.
— Что это? — удивленно вскинула брови.
— Простенькое бытовое заклинание.
— Простенькое?
— Очень.
Проследила, как затянутая в перчатку рука касается ястреба на рукоятке. Эрик едва до него дотронулся, и машина заурчала, по салону прокатилась волна магии.