Чаганов: Москва-37
Шрифт:
– Нет, отпускать его нельзя. Придумай чего-нибудь… ты в этих делах – мастак. Люшков в задумчивости начинает грызть ноггти, показывая редкие жёлтые зубы, Фриновский с надеждой смотрит на него.
– Есть одна мысль… – Отрывается он от своего занятия. – Вы помните, Михаил Петрович, у убитой хахаль был из артистов – Жжёнов, которого взяли на связи с американским атташе?
– Припоминаю что-то… – Неуверенно отвечает тот.
– Скользкий тип, – воодушевляется Люшков. – но если ему предложить скостить срок, то наверняка согласится подтвердить, что Чаганов поддерживал связь с американцем через него и убитую.
– Та-ак, это хорошо, – Подаётся вперёд Фриновский, потирая
– Всё просто, – с трудом скрывает удивление тупостью начальства подчинённый. – сейчас имеем два преступления: первое – уголвное, а второе – политическое. По первому, в соответствиии с уголовно-процессуальным кодексом РСФСР, если в течениии 24 часов не предъявлено обвинение, то задержанный Чаганов должен быть освобождён, то по второму – арест определяется установленными правилами. Обычно это 48 часов, но повторяю – это не закон, затяжку сроков можно объяснить сложностями при сборе доказательств.
– Делай так, да побыстрее! Нарком ждёт эту бумагу в Кремле на пленуме.
«В камеру отвели. Решили не форсировать событий»?
Зябко передёргиваю плечами, несмотря на летнюю жару в узкой монашеской келье прохладно. Сажусь на низенький, грубо сбитый из неоструганых досок, топчан, стараясь не касаться кирпичной стены с облупившейся штукатуркой.
«Или замышляют что-то»?
Судя по тому, как быстро появился здесь в тюрьме Киров, но при этом ему меня только показали, не позволив нам поговорить, пока руководство НКВД не встало твёрдо на чью-либо сторону в конфликте между основными силами ЦК. Не вашим – не нашим. Если бы Ежов присоединился к оппозиции, то со мной бы уже не церемонились, силой выбивая нужные показания. А если – к «сталинцам», то могли бы и меру пресечения заменить на домашний арест.
«Ждёт кто выйдет победителем на пленуме? Тогда мне сейчас ничего не грозит. А потом? Плохо то, что никак повлиять на развитие ситуации я не могу. Виноват ли я в что оказался в таком положении? Конечно, нет. Уже просто своим ярким появлением в этом мире я привлёк пристальное внимание различных групп, борющихся за власть: у нас в стране и за границей. Попал в команду власть имущих, вызвав ненависть их оппонентов. Рано или поздно они бы нанесли свой удар, тут от меня ничего не зависело. Со своей строны я сделал многое чтобы внутри команды подняться наверх, предолел немало барьеров, заработал авторитет. Пожалуй сделал всё что мог и сейчас мне остаётся сидеть ровно и ждать когда большие дяди решат твою судьбу… Ждать, да! Но сидеть-то я не обязан»! Решительно через голову стягиваю гимнастёрку и начинаю делать комплекс упражнений, специально разработанный для меня Олей, которым я обычно начинаю свой день: плавные наклоны и повороты, упражнения на растяжку сменяются резкими ударами кулаком и открытой ладонью и ногой. Привлечённый моими громким выдохами, надзиратель осторожно отодвигает шторку тюремного «волчка».
– Ки-и-и… Ай! – Едва успеваю закончить «уширо» (удар ногой с разворота), выпрямиться и поставить руки на пояс.
Подорительный глаз Макара, выглянувший из темноты, видит своего бывшего начальника, по пояс голого и босого, делающего гимнастику.
– Ну и кто из нас умнее? – Бубнит он из-за двери.
Скромно помалкиваю: глупо злить человека, приносящего тебе еду. (Мой живот заурчал). Потом представил как Макар со смаком плюёт мне в тарелку и есть сразу расхотелось. Заканчиваю упражнения и начинаю по-сталински ходить по камере взад-вперёд, мысли сразу прояснились. Пытаюсь восстановить в памяти события последних суток и «покадрово» – эпизод в квартире.
Москва,
Свердловский зал.
20 июня 1937 года, 17:00
Последнее сегодня вечернее заседание должно вот-вот начаться, все ждут председателя и президиум, которые задерживаются. Делегаты пленума, пользуясь возможностью, вполголоса обсуждают наиболее нашумевшие выступления.
– Здорово Каганович врезал Хрущёву, что тот – бывший троцкист. – Возбуждённо шепчет один делегат другому.
– Да… не поленился, протокол партийного собрания Донтехникума где-то отыскал, не иначе Лазарь помог. – Поддакивает собеседник. – Не зря говорят, что написано пером не вырубишь топором. А там и списочек обнаружился во главе с секретарём парткома Хрущёвым тех, кто голосовал за «левую оппозицию».
– У них так… – подмигивает первый. – брат за брата горой стоит. Не отмоется теперь Никита.
– Никитка? Плохо ты его знаешь, этот выкрутится: смотри как ловко стрелки на Андреева (Секретарь ЦК) перевёл, мол, тот тоже был троцкистом, но раскаялся и был прощён. Выкрутится и ещё всеми нами покомандует, помяни моё слово. А вот Каминский (нарком здравоохранения СССР) с огнём играет: «НКВД продолжает арестовывать честных людей… Так мы всю партию перессажаем». Ох, не простит Ежов ему этих слов.
Внимание всех ссобравшихся привлекает кружок уверенных в себе мужчин средних лет, занявших пятачок между помостом, на котором расположен президиум с трибуной, и первым рядом мест делегатов. Среди них выделяются Косиор, Постышев, Рудзутак и Эйхе, чуть особняком стоит Ежов, постригшийся наголо. Все они, за исключением Ежова, в одинаковых однобортных костюмах и, на первый взгляд, количество френчей и гимнастёрок в зале на пленуме ЦК уже уступает числу пиджаков… впервые с Октября.
Кружок новых лидеров, чувствуя пристальное внимание делегатов, ведёт себя немного развязно: Эйхе с Рудзутаком шутливо подталкивают Косиора на помост, тот картинно упирается, Постышев что-то говорит Ежову, а он деланно хохочет. Из противоположных дверей круглого зала появляются Шаппиро и Фриновский, чуть не переходя на бег, они устремляются в направление президиума. Провожаемые недоумёнными взглядами собравшихся, те одновременно предстают перед своим наркомом: начальник ГУГБ протягивает ему серый бумажный конверт, начальник склоняется над ухом шефа.
– Что?! – Восклицание Ежова прозвучало неожиданно громко в притихшем на секунду зале.
Левая рука маленького человечка скользит по бритой голове к затылку, правой он машинально хватает конверт. Секунду стоит потрясённый и вдруг бросается к выходу, сопровождаемый своими подчинёнными и тревожными взглядами делегатов. Эйхе тянет за ним руку, беззвучно раскрывая рот. Троица исчезает за шторой, а через противоположную дверь в зал входит улыбающаяся «сталинская группа», ведомая вождём. Внимание зала быстро переключается на неё: делегаты бросаются занимать места, захлопали сиденья. Сталинцы оттесняют от помоста рассыпавшийся кружок оппозиционеров и неспеша занимают свои места в президиуме.
– Товарищи! – Усиленный аппаратурой голос Сталина гремит под куполом. – Наши лётчики, товарищи Чкалов, Байдуков и Беляков благополучно приземлились в Ванкувере! Беспосадочный перелёт Москва – Северный полюс – Северная Америка успешно завершён!
– Ура-а! – В едином порыве собравшиеся вскакивают с мест, начинаются братания.
– Предлагаю направить нашим отважным лётчикам приветственныю телеграмму! – На трибуне появляется Молотов, он пытается навести порядок, но видя ликующих делегатов, машет рукой и садится на место.