Чалдоны

Горбунов Анатолий Константинович

— Хоть бы разболокся, охрядь, — возмутилась жена, но было поздно: огромный нос мужа, обильно усыпанный черными звездочками угрей, уже свистел на все лады.

Достался он Осе в наследство от политического ссыльного, стоявшего на постое у Осиной прабабки Акулины в далекие царские времена. Было Акулине тогда всего-то шестнадцать. Обучал, обучал девчонку грамоте и дообучал — оказалась в интересном положении. Чалдоны — народ опасный! Моисей быстренько окрестился и женился на Акулине. Только мальчонку родила, тут Октябрьская революция грянула. Метнулся славный подпольщик

в Петроград — к Ленину на подмогу! И вскоре исчез. Сколько лет прошло, а прабабка Акулина все верит, что он вернется в Козловку.

— Чует мое ретивое, жив ненаглядный Моисеюшка… То во снах по пустому амбару воробышком мечется, то на опушке леса мерещится с корзиной грибов…

Сына и внука пережила прабабка Акулина. Теперь у правнучки Нины старость коротает. В своем еще уме. Самостоятельно в сельпо за конфетками ходит. В гости к Осе наведывается.

— Маленькая Власть не обижает? — заботливо интересуется тот.

— Как же, обидит! — смеется над наивным правнуком старуха. — Он у Нины — руки по швам. По одной половице ходит, на другую не взглядывает. Она же — строгая! Чуть не по ее — берегись. Не зря же семь лет каторги давали.

— Не зря, бабушка, не зря, — ухмыляясь, поддакивал Ося и невольно поеживался…

Где-то реколомов девять назад беда-то приключилась. Козловка отмечала Первое мая. Филя, пьяненький, спал. Нина с товаркой в горнице за столом одёнки после гостей допивали. Жарко в избе. Вышли на крыльцо освежиться. Смотрят — улицы через три от них мужик новым тесом крышу перекрывает.

Нина и говорит товарке:

— Хошь, сниму из «мелкашки»?

— Далеко, — засомневалась та.

Недолго думая, Нина сбегала за винтовкой в избу. Почти не целясь, шлеп мужика — тот и повалился.

Дали баловнице семь лет строгого режима.

Когда прощались, шепнула Филе на ухо:

— Будешь баб топтать, вернусь — голову отрублю…

В каждом письме мужу рисовала топор, всаженный в чурку.

Прабабка Акулина зорко приглядывала за Маленькой Властью, пока правнучка отбывала срок. Обстирывала зятя и на путь наставляла.

Вернулась Нина в самый разгар очередной предвыборной кампании — нового главу Козловки готовились выбирать. Филе ничего не светило впереди. Его соперник — начальник почты — обещал в каждой избе поставить телефон, а на крышу — телеантенну новейшей конструкции, заполнить витрины сельпо сахаром, чаем и другими жизненно необходимыми товарами.

— Тяжеловес! — уважительно говорили о свежем кандидате сельчане. — Маленькая Власть против него — мыльный пузырь.

Нина быстренько сообразила, что к чему. Наняла двух местных киллеров — Гришку Окурка да Колю Пудика: один был ростом с окурок, а другой весил ровно пуд. Снабдила самогоном. Те втерлись к начальнику почты в доверенные лица. Попала мужику шлея под хвост, не до выборов стало. Зато Маленькая Власть попусту время не терял. Косил под «всенародного» по-черному. Нину называл Наиной, сельчан — дамами и господами. Размахивая культей, митинговал со ржавого колхозного трактора, разглагольствовал о молодой хрупкой демократии, о приезжих карьеристах, занимающихся

беспробудным пьянством и разлагающих местное население.

— Дамы и господа! Поглядите, на кого стали похожи Окурок и Пудик? Сами знаете, кто их споил. А ведь у них за плечами семьи. Коровенки не кормлены, понимаешь. Пушнина скуплена кое-кем по дешевке…

— Бабы не крыты… — услужливо подсказал кто-то из толпы.

— А что? — не растерялся Филя. — С приростом населения у нас очень даже худо! Посмотрите, сколько дворов пустует, понимаешь… Но процесс пошел…

До того оратор вошел в роль «всенародного», что даже на колесо прилетевшего с почтой Ан-2 помочился, схлопотав от пилота увесистый подзатыльник. Этот-то подзатыльник, видимо, и обеспечил Маленькой Власти блестящую победу на выборах.

Один Ося проголосовал против, потому что видит насквозь гнилое нутро зятя: Господи, прости, в чужую клеть пусти, пособи нагрести да вынести.

Смотрит теперь при встречах на шурина Маленькая Власть исподлобья: еще, дескать, поставлю подножку в отместку.

Развалился Ося на широких нарах, раскинул в стороны натруженные руки, высвистывает огромным носом затейливые мелодии. Живет он без претензий на свою генетическую исключительность и гениальность. Ступает по родной земле тяжело, с одышкой, ибо несет на плечах нелегкую ношу печали. Нынче не до жиру, быть бы живу! Колхоз рухнул. Одно спасение — рыбалка и охота.

2

Матрена собрала в тазик обеденную посуду и спустилась к Ёре почистить ее речным песком.

На запах пищи тут же прилетела кукша, села на сутулую талину и пронзительно свистнула. Матрена испуганно вздрогнула:

— Будь ты неладна! Вот привязалась: куда я — туда и она. Тебе что, рыбьих потрохов мало?

Буро-оранжевая проказница перелетела ей на плечо, повертела головенкой, клюнула дешевую сережку, продернутую в мочку уха, и спорхнула. Подалась Опенка дразнить. А тот, растянувшись на палой хвое, прикрыл морду лапами и отвернулся от надоеды.

Светло и печально у речки! Не скупится щедрая природа на лепоту, справляя праздник увядания. Противоположный берег — в зареве рясной рябины. Манят тяжелые гроздья Матрену к себе. «Потерпите чуть-чуть, — мысленно говорит им женщина. — Обожжет тайгу иней, и до вас дойдет черед».

Где-то у подножия хребта, вставшего на пути широко разбежавшейся клюквенной мари, раздаются прощальные звоны припоздавших стерхов.

«Журавушки покормиться приземлились!» — радостно догадалась Матрена. Села на вкопанный в берег лиственничный чурбан и замерла.

Плывет, расплывается над отчиной прозрачный благовест осени, предвещая живым позднюю зимушку. Зато весна будет ранней! Вон медведище, вдоволь нагулявший жира на обильных ягодах и кедровых орехах, подновляет старую берлогу на северном склоне хребта. Боится косолапый апрельской капелью штаны подмочить.

От прощальных звонов стерхов у Матрены защемило сердце, по некрасивому лицу скатным жемчугом посыпались слезы. Божья музыка справляющей праздник увядания природы навеяла думы о былом.