Чалдоны
Шрифт:
Собрались в дорогу так быстро, что нищий бы не успел подпоясаться.
Бобряков тянет на лямке легкие дровни, через Лену шагает осторожно, постукивает ошатиной, боясь нарваться на подточину — подъеденный течением лед с обратки. Тольша едет на запятках дровней. Прасковья со старшенькими — Васюхой и Маинкой — семенят позади.
— Мама, лебеди! — запрокинувшись в небо, завизжала Маинка. Там, загребая солнечную синь сверкающими веслами, плыла пара кликунов.
Отец замахал им шапкой:
Лебеди-лебедушки —Тольша подхватил пискляво:
Будет лето хлебное, Травостои — сочными, Реченьки — молочными!Лебеди, как будто услышали древнюю закличку, обронили перышко. Все замерли от удивления. Кружило, кружило оно и опустилось в распадок.
Первой опомнилась Прасковья. Перекрестилась:
— Слава Богу, тепло принесли…
На солнопеке, чуть ли не под каждой сосной, апрель щедро рассыпал голубые пушистые звездочки с золотистыми шмелями в середке.
— Подснежники?! — оживился Васюха. — Тятя, нарвать бы, ружье почистить. Дуло-то, поди, насквозь проржавело?
— Успеем, почистим, — успокоил отец хитрющего Васюху. — Больше не тронь ружье, вздую.
Цокая, скользнула винтом вверх по дремучей ели ушастая белка; кувыркаясь, посыпались наземь мелкие чешуйки коры. Мелькнуло голенькое брюшко с титечками — лесная проказница проворно шмыгнула в гайно — покормить молочком затаившихся бельчат.
Заглядевшись на нее, Константин наступил разбухшим ичигом на кладку пятнистых яичек стронутой шумом с гнезда рябчихи — и не заметил. Хрупнули они под тяжелой ногой, как сухая сосновая шишка. Замерло все вокруг, насторожилось. И эта внезапная тишина отозвалась в душе чалдона смутной тревогой.
— Наросло у воды травки, — приговаривает Прасковья, ловко срезая серпом пучки ветоши. Выбирает ветошь с зеленцой, такую Ночка будет есть охотнее. — Вот удача так удача!
— Подвезло, — соглашается Бобряков. — Дивно травёнки. Выше по реке богатистее должно быть. Там распадки поширше и поположе.
Серпы у родителей в руках так и ходят, так и ходят, словно журавли свадебный танец исполняют.
Ребятишки стаскивают ветошь вязаночками к дровням. Особенно старается Толына. Васюха и Маинка одну ходку делают, он — две…
Солидный возок получился! Ветошь на дровнях, как положено, прижали бастригом, чтобы по дороге не растерять.
Константин и Прасковья впряглись в коренники, Васюха и Маинка — в пристяжные. Тольшу на возок посадили — умаялся парнишка.
Катятся дровни по льду, шебуршат, а Тольше кажется — ветер свистит в ушах. И не отец это совсем, не мать, не Васюха с Маинкой несут его по раздольной Лене, а четверка борзых лошадей. Ржут заливисто, летят выше леса стоячего, выше облака висячего. Даже страшно стало — разобьют же! Тольша натягивает вожжи что есть моченьки:
— Тпр-р-ру-у-у…
Остолбенела четверка. Смотрит растерянно на лихого возницу — не поймет, в чем дело. Она, оказывается, и не собиралась превращаться в борзых лошадей?! Вон
Отец оглядел возок и погрозил:
— Не балуй, иначе пешком побежишь…
Добрались домой впотьмах. Прасковья, не отдыхая, тут же насекла мелко ветоши топором на чурбане, бросила горстку мучки, молотой из зяблого ячменя, подсолила и запарила.
— Ешь, Ночка… Ешь, кормилица наша…
Константин, не чуя ног, метнулся к председателю колхоза. Обрадовал с порога:
— Благие вести принес тебе, Гриша!
— Что за вести такие, аж лица на тебе нет? — Красноштанов дрожащей рукой прибавил огня в керосиновой лампе. — В лугах оглобли расцвели?
— Лебедей сегодня видел. Летели над Леной кликуны и обронили перышко…
— Хорошо, что не вороны, — перебил Григорий. — Одно осталось — воткнуть твое перышко кое-куда и вон из деревни, пока не арестовали. На хрена я председателить согласился? Спал бы сейчас спокойно. И животина бы в хлеву цела была, и ребятишки сыты. — Он свез свое сено на колхозный двор еще зимой, а симменталку отдал за бесценок рабочим лесоучастка, готовившим дрова для пароходов «Лензолотофлота».
Константин ухом не ведет, гнет свое:
— Покружилось, покружилось перышко, опустилось в распадок за рекой и обернулось… травкой-муравкой…
Григорий обозлился:
— Хватит шутки шутить, тут и без них тошно! В детство ударился?
— Я и не шучу, елки-моталки, — обиделся Бобряков. — Вполне серьезно говорю. Были сегодня с Парасковьей на той стороне, добрый возок ветоши серпами нажали.
— Да ну?! — вскочил Григорий с лавки и проворно сдернул с гвоздя видавшую виды телогрейку. — Пойдем глянем, что там у тебя за травка-муравка…
Назавтра от мала, до велика были брошены на заготовку ветоши. Пластали ее от зари до зари, пока лед позволял переходить через Лену.
— Доживем до выпаса! — ликует председатель колхоза. — Спас ты меня, Костя, от каторги. Век не забуду.
— Вон кого благодари, — кивнул Бобряков на Тольшу. — Он меня надоумил, а его — Господь.
— Рассказывай сказки про лебяжьи перышки! — не поверил Красноштанов.
Наконец-то тепло, принесенное лебедями-кликунами, взяло свое. Над изъеденной промоинами Леной мельтешат черные букарицы — вестницы близкого ледолома. Оголившийся камешник пахнет прелой тиной. По кисельным берегам снуют взабродку кулики-перевозчики. Осунувшиеся за зиму ребятишки шалят, просят нарочито жалобными голосочками:
Куличок, куличок, Посади на хвосток, На хвосток, на хвостик — На воздушный мостик, Отвези за речку, Положи на печку, Дам тебе ракушку — Каменное брюшко, Дам тебе улитку, Шелковую нитку!В буераках распустило сугробы. Поля обнажились. Деревушка Боярова готовится к посевной. У Бобриковых на завалинке внезапно проклюнулась зеленая травка — и на утренней зорьке отелилась Ночка.