Чалдоны
Шрифт:
Поклонился я в ноги Плешке:
— Спасибо, друг, за выручку…
— Это тебе спасибо, — прослезился самодур. — Я ведь промазал.
Обнялись, хохочем, а самих лихорадка колотит. Во как зверь-то достается, паря! Евгений дыры в стенах деревянными шипами затыкал и удивлялся:
— Артелью за неделю, Иван, столько не навертишь, а ты один за утро изловчился.
Неловко мне стало, и я перевернул разговор:
— Собаки-то где твои?
Евгений горько вздохнул:
— На мохнашки пустил. Не везет мне на путевых собак.
— Что-нибудь придумаем, —
С тех пор Плешка хворать перестал. Вместе охотились, пока не остарели.
ТУРПАН
Живал — щи ладошкой хлебал в нашей Подкаменке лесник Костя Рукавишников: удалец! Казенного коня держал — якутской породы, Турпаном звали. Небольшой такой конишка, мохнатенький. До чего ушлый был, я тебе скажу! Набуровит Костя лиственничного швырка на дровни, Турпан покосится на воз, туда-сюда пошевелит дровни — дерг, и пошел. Соображал, что полозья к снегу пристыли. Если не мог воз с места сдвинуть, встанет как вкопанный и заржет: отбавляй, хозяин, поклажу. Тут его хоть стягом понужай, не шелохнется. Характер!
Крепко Турпан любил Костю, как собачонка за ним гонялся. Тот в нем тоже души не чаял: то комочком сахара угостит, то хлебцем, а то и звенышком свежепросольного сига — шибко уважал конишка эту рыбку. Такой от голода не пропадет нигде: все подряд мел, если прижмет жизнь, — и прутья, и ветошь, и кору…
Однажды в тайге тушил Костя Рукавишников пожар. Полыхало — головешки выше солнца летели! Отступ к реке огнем перехватило. Нашел Турпан прогалину, вывез хозяина из пекла.
Или вот еще случай. Поплыл рано утром Костя на стружке за реку сети смотреть, налетел в тумане на топляк и перевернулся.
— Спасите! — орет. — Тону!
Услышал Турпан, перескочил через водяник — и к хозяину. Ухватился Костя за гриву и выкарабкался на отмель. Что ни говори — удалой был конишка и верный!
Как-то на Масленицу катал Костя по улице девчат в расписной кошевке. Турпан — в лентах. Под дугой колокольчики.
Северянка-масленка, Погулена-масленка! Твои косы длинны, Брови соболинны…Бабушка Аксинья попросила раскудрявого лесника:
— Прокати, соколик…
Можно было и уважить старую, прокатить с ветерком, но парня будто вожжой огрели:
— Поздно тебе, гулена, кататься. Дуй-ка домой, блины в масло макай!
Та обиделась и погрозилась:
— Погоди, придешь на поклон…
— Приду, бабушка, приду, — так и закатился озорник. — Вот ухажерок развезу по дворам, и приду.
А утром стало не до смеха. Зашел в конюшню — и обмер. Турпан мокрый, как ондатра. Дрожит. Грива перепутана. Глаза налились кровью. Тут поневоле обомрешь: казенный конишка, начальство за него крепко спросит. Костя рысаком к ветеринару:
— Спаси Турпана!
Ветеринар хоть и от Масленицы путем не отошел, но осмотрел
— Опой. Гонял-то вчера по деревне, как угорелый.
— Какой опой?! — возмутился лесник. — Выстояться коню дал. Ну, бабушка Аксинья, попляшешь ты у меня на горячей сковородке. Сглазила ведьма Турпана.
— А я говорю: опой! — напустился ветеринар. — Слабым отваром дрёмника{8} отхаживай коня, может, и одыбает.
Их разговор вскользь подслушали ребятишки, и к обеду вся деревня знала: бабушка Аксинья казенного конишку испортила. Суеверные сельчане ругали старую, почем зря, а Костю Рукавишникова жалели:
— Придется родителям корову продавать, иначе до конца жизни сердешному не расплатиться за Турпана — зарплатишка-то у лесника махонькая.
Обиженная молвой, бабушка Аксинья выходила за ворота, высматривая Костю Рукавишникова, чтобы принародно отчихвостить за оговор. Завидев бабушку, тот быстро нырял в переулок: чувствовал — сам скоро запляшет на горячей сковородке. Каких только лечебных средств не перебрал он, Турпану не помогло. Днем вроде спокойный, а ночью, того и гляди, конюшню в щепки разнесет. Маялся парень, маялся, и пошел на поклон к бабушке.
— Прилетел, соколик? — мстительно прищурилась та. — Выкладывай, что стряслось?
«Скажи на милость, какая добренькая! Сглазила коня, и хоть бы хны…» — Костя еле сдержался, чтобы не нагрубить колдунье.
— Турпан захворал, бабушка. Ума не приложу, чем лечить, помоги горю.
— Ветеринар смотрел?
— Смотре-е-ел, — расплакался парень. — На опой грешит…
Бабушка Аксинья хмыкнула, задумчиво побарабанила пальцами по столешне и согласилась:
— Хоть ты и ославил меня на всю деревню, да ладно уж, гляну на мерина.
Хозяина в конюшню не пустила, а когда вышла оттуда, сказала:
— Вечером возьми кота мово, пусти на ночь к Турпану.
Так и сделал. Утром ни свет, ни заря ворвался в конюшню. Конишка встретил хозяина веселым ржанием! О валенки Кости, довольно мурлыкая, терся кот. В яслях лежала задавленная ласка.
Лесник показал зверька бабушке Аксинье, та всплеснула руками:
— Так я и думала! Она, проверка, мерина пугала.
— Не ты ли, бабушка, приколдовала? — подозрительно спросил Костя. — Помнишь, на Масленку грозилась…
— Ах, вон ты про что! Внучке на курсы отписать хотела, как жених, пока она на счетовода учится, девок по деревне катат. А ласка… Мерину-то овса задаешь? Задаешь. Мыши завелись. Она и объявилась.
Бабушка Аксинья рассыпала по избе серебряный смех, а Костя Рукавишников облапил ее, поцеловал крепко и бесшабашно тряхнул смоляными кудрями:
— Поехали, бабушка, кататься!
Женился бы Костя на внучке бабушки Аксиньи, да война помешала. Напали на нас фашисты. Поехал раскудрявый соколик на фронт. Машет родным с парохода белым платочком, а Турпан по берегу бежит, ржет жалобно. Уехал наш веселый лесник — и конишка исчез. Говорили, с утеса в Лену бросился от горя. Чуял, видно, что хозяин никогда не вернется.