Чалдоны
Шрифт:
— Заводите клячу в ограду, погрейтесь, а я соберусь пока… — Мимоходом бросил равнодушно: — Как промышляли?
— Так себе, — буркнул неопределенно Иннокентий Васильевич.
— Ну, тогда отверну тебе головешку, как цыпушке, — зловеще пообещал Иван Федорович.
Округины всегда выходят из тайги чуть раньше Петровановых. Охотятся они на правой стороне Лены, в пригольцовье. Соболь там черный, да снега — по пояс. Округины хотя и выходят пораньше, но пушнину сдавать не торопятся. Иван Федорович ждет Иннокентия Васильевича. Так у них заведено:
С молодых лет у них идет спор: кто кого обскачет? Полдеревни собирается в контору поглазеть, как они куражатся друг перед другом.
Охотники в контору заходят молча. У порога смахнули шапками снег с обуток, оглядели присутствующих внимательно. Иван Федорович рявкнул басом:
— Привет, дети природы!
Из другой половины конторы появился охотовед. Поздоровался со стариками не кивком головы, а за руку.
Осведомился заботливо:
— Как здоровье, промысловики?
— Не гнется, не ломается, — отвечают хором.
— Раз так, показывайте, что принесли…
Соперники сначала сдают белку. У Ивана Федоровича на сороковку больше. Зато у Иннокентия Васильевича сортом повыше. По деньгам вроде ровно.
Доходит дело до соболей. Тут-то и начинается потеха! Иван Федорович выкладывает на стол трех и озорно смотрит на Иннокентия Васильевича. Тот, усмехаясь, кладет четырех. Иван Федорович сердито крякает и выкладывает семь. Иннокентий Васильевич, смахивая пот со лба рукавом тужурки, кладет одного. Иван Федорович, не давая сопернику опомниться, кладет сразу десяток. Иннокентий Васильевич морщится, как от зубной боли, и вытряхивает из мешка восемнадцать…
Получилось, что у Петровановых соболей больше. Но когда охотовед подбил бабки, выяснилось — денежные суммы у тех и других почти одинаковые.
— Промышлял бы я в гольцах, давным-давно обскакал бы тебя, Иван, — кипятится Иннокентий Васильевич.
Иван Федорович парирует хладнокровно:
— Мне бы твои угодья, Кеша, всю бы эту контору головками завалил!
Соперники получают квитанции, расписываются в ведомости, прячут поглубже в карманы деньги и направляются к двери.
У порога Иннокентий Васильевич спохватывается:
— Голова садовая, совсем забыл…
И вытаскивает из-за пазухи чудо-соболя. Иван Федорович тоже, но как бы нехотя, лезет к себе за пазуху и вытаскивает черного-пречерного баргузина.
Обмениваются и придирчиво разглядывают их.
— Погляжу, погляжу, не заклеил ли дыру на шкурке собачьей болонью?
— Сам своему кошачий хвост пришил…
Под общий хохот возвращаются в обнимку к охотоведу.
Звенит валдайский колокольчик, звенит-заливается. Скачет по извилистому зимнику застоявшийся Савраска, летит из-под копыт снежный бус, скрипят полозья. Спешат Петровановы, торопятся домой, где их ждет, не дождется хлопотливая Пелагея Захаровна и волшебный горностайка.
Недолго пробудут охотники дома. Натаскают воды в кухонные бочки, огребут снегом избу, чтобы картошка в подполье не замерзла,
Я сдал охотоведу дюжину соболей и сороковку белок. Иннокентий Васильевич нарадоваться моей охотничьей удаче не мог:
— Правильно я присоветовал из дома бегать! Не остался пусторуким, оправдался. Еще и рыбы наловил… Дарю тебе Героя за твою таежную удаль. Пусть с Ивой у нас живут. Что ты будешь с собаками каждый раз по самолетам таскаться? Приезжай на будущий год пораньше. Новое зимовье тебе срубим. Есть тут недалеко от деревни фартовое местечко. На тундряные озера сходим, щуки там — по два метра длиной…
Мы сидели за столом, потешно отражаясь в старинном самоваре. По горнице шмыгал горностайка. На окнах сияли дремучие серебряные леса.
— Сыграл бы, что ли, гармонист, на прощание что-нибудь наше, русское, — подавая гармонь, попросила Пелагея Захаровна.
И я заиграл: «В одном прекрасном месте, на берегу реки…» А в глазах стояли — новое зимовье на фартовом местечке и огромные щуки.
ЧАСТЬ 2
ЯСТРЕБ
Сразу же после Гражданской войны приключилось.
Приехал в Салтыковку красноармеец в коммуну агитировать. Пришел на вечерку. Наши парни, начить, поднесли ему рюмку спирта. Девки, курвы таки, одурели — все с ём, да с ём пляшут. Бравый вопче-то был! Парням забидно показалось.
Мой ухажер, Проша, говорит:
— Ты, гость, с девками герой. Ты нам, мужикам, покажи свою смелость.
— Как ее показать? — спрашивает тот.
— А так: дадим тебе кол да топор, сходи на кладбище, забей его там.
Время-то хоть и позднее, не сробел красноармеец, пошел. Девки прямо без ума от него: вот, мол, какой ястреб, не то, что наши водохлебы! Ждем-пождем, нету… Парни гыргочат:
— Чё его ждать, давно на полатах солдатские обмотки сушит. Ну, разошлись, начить, по домам.
Утром прибегает ко мне подружка, сама как стенка бела.
— Ты ничё, Агрофена, не знаешь?
— Чё такое?
— Красноармейца мертвого с кладбища Прошка на подводе привез.
— Охтимнешеньки! — Меня от страха заколотило всю…
Оказывается, когда красноармеец кол забивал, полу шинели-то и прибил.
Толкнулся обратно идти, ему и поблазнилось, будто его покойник схватил. От страха сердце разорвалось пополам.
Вскорости начальство из Киренска понаехало. Нас всех в коммуну загнали. Назвали мово Прошу «гидрой» и утортали неведомо куда. Как сичас помню.
УТОПЛЕННИК
Жил на окрайке деревни Горбово, около полевых ворот, Митя- бобыль. Бедно жил. К людям в гости не ходил и к себе не зазывал. Кормился рыбалкой.