Чалдоны

Горбунов Анатолий Константинович

— Все-таки, думаю, ты — лучший стрелок, — подхватил Округин, подмигнув охотникам. — Где меня ни встретишь, так дай закурить.

От взрыва хохота зазвенели оконные стекла. Даже хмурый охотовед выдавил улыбку и заключил с нами охотничьи договора вне очереди.

Иван Федорович проводил меня до шитика и, оттолкнув от берега, крикнул на прощание, нехорошо скалясь:

— Иннокентию Васильевичу передай: отверну ему головенку, как цыпушке.

Я помахал рукой озорному старику, включил мотор на полные обороты и полетел навстречу завтрашнему дню.

Только-только приткнулся

к мутинскому косогору, как разыгралась непогода. Бросая в лицо горсти мокрого снега, выл ветер. Взлохмаченная река свирепо металась между берегами, ломала тяжелыми ударами яростных волн коварную кромку заберегов. Черневшие у ельника зароды сена, похожие на брошенные избы с заколоченными окнами, навевали думы о грядущих потрясениях, ожидающих этот благословенный край. Тайга трещала и стонала, стряхивала со своих мохнатых плеч мокрый снег и оттого, что не в силах была справиться с ним, еще больше гнулась и металась.

Иннокентий Васильевич первым делом спросил:

— Привет передал?

— Передал! Обещался, как цыпушке, головенку открутить. Еще ни разу его таким агрессивным не видел…

Старый охотник хмыкнул в ответ, а Пелагея Захаровна вызывающе рассмеялась.

Подумалось грешным делом: «Неужто она между ними стоит?»

* * *

Первый снег жил недолго, но шугу несло рясно. Струи солнечных лучей ударялись о плывущие по Лене тончайшие пластинки льдинок, они вспыхивали голубоватым пламенем и протяжно пели.

Настоящий снег выпал вечером на Покров. Выпал — рассыпчатый и сухой. Под утро ударил мороз — перехватил в кедровых урочищах шустрые ключи, опушил искристым инеем горбатые морды сохатым, выстудил до звона ленскую тайгу.

Снег и мороз деревня встретила суетой. Чуя близкую волю, всполошились на привязях собаки; ржут сытые кони, покорно ожидая вышины с харчами и боеприпасами. Охотники, возбужденно переговариваясь, готовятся в дальнюю дорогу. Чуть покачиваясь, стоят над сизыми избами белые столбы дыма. В избах пахнет свежим хлебом, дегтем, сыромятью. Скрипят и хлопают двери. Снуют по чуланам озабоченные хозяйки, собирая мужей на соболиный промысел.

Через неделю Мутина опустела. Из двенадцати дворов только в двух остались мужчины: дед Александр и дед Степан — да несколько зверовых собак для охраны деревни. Ушли мужья в тайгу, ушли надолго. Все работы, какие они выполняли по хозяйству, легли на плечи жен. Так ведется из года в год, но никогда не жалуются жены охотников на свою бабью долю. Дремучими зимними вечерами собираются в петровановской избе на посиделки: кто прядет, кто вяжет, кто овечью шерсть теребит. Постукивая на крыльце деревянной щеколдой, топчется на крыльце поземка, просится погреться в избу, где слышится старинная песня — доступный лишь русской душе мотив. Расходятся поздно. Спят чутко: ветер ли ударит веткой рябины в заиндевелое окно, ухнет ли филин за поскотиной — вздрагивают, просыпаются и долго прислушиваются к ночным звукам, затаив в себе до поры стыдливую радость встречи с мужем.

Шумит, шумит зимняя тайга, баюкая на мохнатых лапах тяжелые комья кухты. О чем она шумит — о счастье, о беде?

Выйди в такую ночь на речной бугор и крикни:

— Росси-и-и-я-я-я…

Как мерзлая ветка тальника, эхо переломится где-то в зените и упадет сверкающей звездой в глубокие снега.

ХИТРИНКА

Рассказ

Дымчатой опутаны двуосенок по кличке Герой, выделенный мне Иннокентием Васильевичем, сразу не понравился. Валяется, как пьяный мужик, на охапке сена под забором, хвостом лишний раз не пошевелит. Скормит такой лежебока охотника медведю и глазом не моргнет.

А утром вышел с ружьем в ограду, сам себе не верю. Героя как подменили — танцует на задних лапах, взвизгивает радостно.

Не успел я перейти через поле и нырнуть в лес, Герой голос подал. Чуть позже к нему подпарилась сучонка Ива. Подошел. Лают на сушину. Оглядел — никого. Рябчика спугнули пустобрехи? На всякий случай сделал широкий круг и наткнулся на соболиный след, вел он к сушине. Постучал по ней обухом топора — выскочил из неприметного дупла соболь…

— Ты и вправду Герой! — похвалил я кобелишку. Дал ему и Иве по кусочку пиленого сахара и, закинув на плечо легонькую одностволочку, бодро зашагал по речному хребту, поглядывая на богатые шишкой лиственницы.

Герой шил передо мной глубокими зигзагами, Ива ходила кругами, стараясь держать меня в поле зрения.

Отмахал километров десять, собрав из-под собак дюжину белок и глухаря. Скатился к реке и повернул в деревню. Попутно добыл еще одного соболя, загнали его собаки среди чистого поля на телеграфный столб.

— Молодец, гармонист! — глянула на мою добычу Пелагея Захаровна. — Вот и крутись у воды, пока шуга не дает зверью на ту сторону перебежать.

Вечером пожаловал в гости дед Александр. Поставил на стол бутылочку сладкой.

— Спасибо, земляк, за новые ноги (я привез ему из Иркутска протезы), старые-то износились — дальше некуда.

Хвастливо прошелся по горнице под частушку:

Я еще потопаю, Лето проработаю, Возьму лошадь карюю, Поеду в пролетарию.

Потерял родные дед Александр по своей вине. Вернулся он с фронта целехоньким, да подстерегла беда за околицей. Поехал в Коршунову сдавать колонков, выпил там крепко. На обратном пути заснул в санях. До Мутиной было уже рукой подать — свернул голодный конь к зароду сена покормиться. Если бы не тулуп, насмерть замерз бы. Ночь-то морозная стояла.

Дед Александр выпил стопочку и стал поучать:

— Не зевай, пока снег мелкий. До нашего зимовья сбегай, капканы подними, они ись-пить не просят. Полднища ходьбы от деревни. Осиротело оно. Сын-то в город перебрался, детям школа нужна. Сбегай, сбегай. Понравится — охоться.

Назавтра в обед я был уже на Александровском зимовье. Высокая поленница дров и объемная железная печка понравились мне. Стрелял рябчиков, глухарей и настораживал капканы. Герой и Ива тоже трудились на славу — загнали пять соболей и нашли несколько белок. Но вот кончились продукты, и мы заторопились к Пелагее Захаровне на поклон.