Чародей поневоле (сборник)
Шрифт:
Карлик улыбнулся Роду.
— Ей тогда только-только минуло восемнадцать, Род Гэллоугласс, и жизнь ее была покойна и безмятежна, как воды реки посреди лета. Ей было восемнадцать, и она созрела для замужества, и ее хорошенькую головку наполняли божественные золоченые грезы, какие обычно черпают девушки из баллад и книжек,— Он прищурился, но в голосе его звучала странная нежность, словно эхо пустоты прожитых лет.— А ты никогда не мечтал о принцессе, Род Гэллоугласс?
Род зыркнул на него и сглотнул подступивший к горлу ком.
— Продолжай,—
Бром отвернулся и пожал плечами:
— Что говорить? Она любила его, несомненно, и какая бы женщина устояла перед ним? А он не знал, зачем ему нужна женщина, готов голову дать на отсечение, не знала и она, но могло статься так, что вместе они бы поняли, зачем нужны друг другу, у них на то были все возможности.— Бром покачал головой и нахмурился.— Случись так, этим счастьем были бы коронованы последние дни ее юности, ибо той весной ее отец умер и скипетр был передан в ее руки.
Карлик умолк. Он мерно шагал вперед по коридору и молчал так долго, что Род решил вставить словечко:
— Пока я не вижу повода для ненависти.
— О да! Но ты дослушай эту историю до конца! Лишь тогда, когда Катарина была коронована, она вдруг уразумела, что Туан — младший сын Логира и наследовать может только фамильную честь и ничего больше. Тогда она обвинила его в том, что он ее не любит и лишь вожделеет о престоле. Она не желала видеть его. В гневе и ярости она прогнала его, хотя достойной причины для этого не было, но об этом знали только они двое, и более никто. Она выслала его на Дикие пустоши, назначив цену за его голову, и в этих краях ему суждено было либо выжить посреди оборотней и эльфов, либо погибнуть.
Карлик снова умолк.
Род поторопил его:
— И тут милорд Логир разгневался?
— Да,— проворчал карлик.— И он сам, и его приближенные, и половина благородных господ в королевстве. Логир говорил о том, что королева имела право отвергнуть ухаживания Туана, имела право гневаться на него, сколько ее душеньке угодно, но отправлять человека в ссылку можно только за измену. А Катарина в запальчивости вскричала: «Разве это не измена — охота за короной?»
Тогда Логир оскорбился до глубины души и холодно ответствовал, что Туан искал только любви Катарины, но слова его были напрасны, ибо тот, кому королева отдала бы свою руку, неизбежно стал бы править страной вместе с ней, и ведь именно об этом сказала ему Катарина.
Логир перестал гневаться и стал увещевать королеву, убеждать ее в том, что сын его — не изменник, а всего лишь дурачок, которому взбрело в голову влюбиться в глупую избалованную девчонку. И тогда Катарина снова вскричала бы: «Измена!», не отговори я ее.
— И все же ты утверждаешь, что она любит их обоих — и Туана, и старика Логира?
— Конечно любит. Откуда бы еще такие страсти?
Бром снова погрузился в молчание. Род кашлянул и сказал:
— Но у меня такое подозрение, что Туан не отяготил себя пребыванием в ссылке…
— Угу,— кивнул Бром и поджал губы.— Этот балбес заявил, что готов остаться рядом с королевой,
Род кисло усмехнулся:
— И некто подсказал ему мысль о том, что от нищих стране будет меньше вреда, если кто-то возьмет на себя заботу о них.
Бром кивнул:
— Вот так и вышло, что у нищих, считай, появился предводитель, но при всем том Туан клянется, что готов бросить все силы на защиту королевы. Он божится, что до сих пор любит ее, что будет любить ее даже тогда, когда она повелит отрубить ему голову.
— Ну а она, само собой,— заключил Род,— твердит, что он имеет все причины ненавидеть ее.
— И тут она права, но только мне все-таки кажется, что Туан по-прежнему ее любит всем сердцем.
Они дошли до двери, что вела в комнату караула. Род опустил руку на засов, улыбнулся карлику и печально покачал головой.
— Они безумцы,— сказал он,— эта парочка.
— Безумно любящие друг друга враги,— устало улыбнулся Бром.— Ну, вот ты и дома. Доброй ночи.
Карлик развернулся на каблуках и поспешил прочь.
Род проводил его взглядом и мысленно выругал себя.
— Какой же я идиот,— пробормотал он.— Я-то думал, что он на ее стороне только потому, что влюблен в нее. Ну что ж… Векс, бывает, тоже ошибается…
Большая свеча в казарме почти догорела. Время в Грамерае измеряли с помощью таких вот высоких красно-белых полосатых свечей — шесть белых полос и шесть красных. Одну свечу зажигали на рассвете, вторую — двенадцать часов спустя.
Судя по этой свече, сейчас было три часа пополуночи. У Рода вдруг отяжелели веки, а потом и вовсе налились свинцом, когда он вспомнил, что грамерайский час равняется часу и двадцати минутам по галактическому стандарту.
Род доплелся до кровати и на что-то наступил. Это «что-то» издало сдавленное ворчание: Род совсем забыл, что Том имеет обыкновение укладываться у изножья кровати, на полу.
Верзила сел, зевая и почесываясь. Поднял голову, разглядел Рода:
— Привет вам, хозяин! А который час?
— Девятый час ночи,— негромко ответил Род.— Спи, Большой Том. Я не хотел тебя будить.
— Так я ж тут для того и нахожусь, чтоб вы меня будили, хозяин.— И Том помотал головой, пытаясь прогнать сонливость.
«Странно,— подумал Род.— Глаза-то у него вовсе не сонные». Тут у Рода мелькнула неприятная догадка, и у него самого сонливость как рукой сняло. Он вновь превратился в агента, которому всегда подобало быть начеку.
И потому, дабы не пробудить у Тома ненужных подозрений, он притворился еще более сонным, чем был на самом деле.
— Ну и ночка выдалась, Большой Том,— промямлил он и повалился на кровать ничком. Он надеялся, что Большой Том немедленно уснет снова, однако от изножья кровати донеслось негромкое добродушное прищелкивание языком, и Большой Том принялся стаскивать с Рода сапоги.