Час новолуния
Шрифт:
— Надеюсь, лишь весьма отдалённое, — пробормотала Федька, не выказывая желания заглядывать в книгу судеб.
Скромность юноши произвела на Подреза благоприятное впечатление, он поощрительно ухмыльнулся.
— Угадываю три твои желания. Три на выбор. Не сходя с места.
— Не уверен, что наберётся столько, — хмыкнула Федька.
— Наберётся! — уверенно пообещал Подрез и подвинул на поясе сумку. — Первое желание — деньги! — Извлёк перевязанный кожаный кошелёк и поймал ускользающую Федькину пясть. Деньги, — повторил он, складывая её длинные пальцы вокруг мешочка с её ребром. — Второе, опять же, — деньги! И третье, разумеется, — деньги! Увы, я могу удовлетворить лишь одно из трёх твоих желаний.
—
Тихо было в приказной избе. Гудели мухи, с улицы доносились голоса Подрезовых холопов.
— Заслужишь, — сказал Подрез, упираясь взглядом провидца.
Но Федька смотрела безмятежно, и Подрез после некоторой заминки ощутил потребность прибегнуть на сей раз к околичностям.
— Что верно, то верно, Феденька: дубьё кругом, одно дубьё! Потому понимающего человека издалека и видно... Московскую науку издалека видать! — Кончиком указательного пальца, не переставая действовать и языком, подвинул кошелёк к Федьке. — Тут ведь, Феденька, как ты заметил, не успеешь руку в карман сунуть, как уж тянутся брать. Право скучно! Деньги ведь... тут ведь с подходцем надо, чтобы и так, и эдак, и туда-сюда, да чтоб с ужимочкой, а потом — ах! — трахнул ладонью по столу. — Ах — и нету. Нету и никогда не было. Всџ [1] , молчок. Ладно, Феденька, бери так. Задарма бери, ничего не надо. Приходи играть только, на двор ко мне играть приходи — я у тебя их к чертям собачьим обратно выиграю! Чтобы совесть тебя зря не мучила. Потому что я, Феденька, да будет тебе известно, Дмитрий Подрез-Плещеев! Плещеев я. Ссыльный патриарший стольник. Род-то Плещеевых знаешь? Сила! — Подрез показал кулак, и Федька волей-неволей вынуждена была отстраниться.
1
Такой символ использует автор в бумажной книге, здесь и далее в тексте. (bookdesigner).
— Ну да, пора было бы уж догадаться, — кивнула она, не поддаваясь Подрезову обаянию. — Я ведь прошлое читаю. Насчёт будущего не возьмусь, а прошлое читаю, как с листа бумага. И вычитал я там, в прошлом, Дима, что ты воровской своей жёнке Ульянке велел отравить мужа. Ефима Телепнёва.
— Хо-хо! — издал он трубный носовой звук, но дальше, за боевым призывом этим ничего не последовало. Подрез поёрзал на скамье и отстранился в свою очередь, как бы желая обозреть Федьку наново.
Она молчала, подтверждая тем самым сказанное.
— Смело! — проговорил наконец Подрез. — Отважный ты хлопец, Феденька. Не зря тебя к Васькиному извету приставили. Начитался врак-то, а? Что? Начитался?
Упираясь кончиками ногтей, словно брезгуя и коснуться, Федька подвинула от себя кошелёк.
— Она, Ульянка, курва твоя, и отравила. Положила сулемы в уху из белорыбицы. И тому полгорода свидетелей.
— Что же они все рядом стояли, когда она сыпала? — глумливо спросил Подрез.
— Выходит так. Если она полгорода обошла, советуясь, травить ей мужа или не травить.
— Да? — осведомился Подрез. — И что же мудрецы эти ей присоветовали?
— Советовали не травить. Подруга её, Марфутка, что ли, и пономарь...
— Васька Родионов, — подсказал Подрез, — старый дурак.
— ...Тоже травить не велел. И отец её духовный Семён Христом богом заклинал.
— А я, выходит, велел, она и отравила. Так что ли?
— Ефим-то Телепнёв, Ульянкин муж, поел рыбки и умер. Вышел на двор под поветь к коновязи — тут его и скорчило. Только к стене прислонился — и всё.
— Враки!
— Что враки? Умер или не умер?
— К чёрту Ульянку! Она, сука, за то в преисподней
— Ссыльный посольский подьячий Фёдор Иванов сын Малыгин, — отвечала Федька.
Раздувая трепетные крылья ноздрей, Подрез смотрел испепеляющим взглядом... Но образумился. Помолчав, заставил себя вспомнить прежний язвительный, свысока, но как бы необязательный разговор.
— А если ссыльный, и если подьячий, и за воровство тебя сюда сослали, то какого чёрта?.. Какого чёрта! За измену тебя сослали, ты государевы тайны немцам продавал! Истинно сказано в Писании: блюдитеся от псов!
Выходит, Подрез хорошо был осведомлён о Федькином и Федькиного брата совместном прошлом. Мудрено ли, впрочем, когда столько народу подслушивало вчера разговор с Патрикеевым!
— Дай сюда челобитную воеводы, у тебя извет, — примирительно сказал Подрез, совершенно уже собой владея, и взгромоздился бедром на стол — каковая непринуждённость (опираясь одной рукой о столешницу, ссыльный представитель рода Плещеевых доверительно склонился к собеседнику) свидетельствовала, надо полагать, о готовности незамедлительно, с обычной для Подреза стремительностью предать забвению прошлые и будущие недоразумения.
Федька молчала, опустив глаза.
— Ну, давай-давай — не красная девица! — свойски толкнул её в плечо Подрез. И когда Федька не ответила и на это (если не считать ответом отрицательное движение головой), он сказал: — Могу я знать, в чём меня обвиняют?!
— Можешь. Составлю для тебя список слово в слово.
— Сейчас давай.
— А сейчас нет.
Дёрнув подбородком, Подрез выпустил сквозь зубы воздух и долго сидел потом, согнув дугой рукоять плети.
— И в списке будут имена челобитчиков? И кого князь Василий приписал мне щедрой рукой в сотоварищи?
— И тех, и других, — подтвердила Федька.
— Хорошо. Мы друг друга поняли, — сказал Подрез, распуская плеть. Деньги твои.
— Я за переписку гривну беру.
— Ничего. Остальное плата за беспокойство. Сделаешь список — воевода тебе этого не забудет.
— Если узнает.
— Если узнает, — согласился Подрез. Он по-прежнему сидел на столе и поигрывал гибким концом плети. — Вот какое дело, — продолжал он затем, — я людей по запаху чую. От кого чем смердит. А к тебе принюхаться надо. Не поймёшь что. Запах какой-то... пряный, что ли... — Подрез и в самом деле повёл носом, посунувшись ближе. — Что-то собачье, Феденька, не пойму что... Покумекать надо. Мы ведь с тобой, Феденька, не раз ещё обнюхаемся. Сколько ни петляй, а всё ведь ко мне придёшь. Не хочешь играть — девка есть. Свеженькая девка, ой, свежая — тебе в пару будет. Недавно я её у казаков, что с-под Азова пришли, купил. Козочка пугливая. Козочкой от неё пахнет. Зинка-татарка. И кольцо в носу. Родители ей в Ногаях, видишь, поставили кольцо, потому как ихнему, ногайскому, богу посвятили. Чтобы бог-то её за кольцо водил. Ну а я тебе отдам — место всевышнего заступишь. Хочешь за кольцо держись, хочешь — за что другое.
Подрез наблюдал за Федькой с нарастающим любопытством: она краснела! А он ёрзал от этого в восхищении и только что не потягивал носом, исследуя будящий воображение запах.
— Зарок дал, — глухо возразила Федька, едва владея голосом, — не играть.
— Да разве я тебе играть звал? Играть — это уж как бог на душу положит. А татарка твоя. Отмою вот хорошенько, да под замок. Пока не придёшь.
Заливаясь мучительной, до корней волос краской, Федька отрицательно помотала головой.
— Нет, решено, — посмеивался, заглядывая ей в лицо, Подрез, — я Зинку на цепь посажу, аки змий мучить буду — пока прекрасный витязь ей цепи не раскуёт и пояс не развяжет!